Джанет Дейли - Дурная слава
— И все же, — настаивала Иден.
— Даже не знаю… Я родился в Вако, в детский сад ходил в Амарилло. Кажется, после этого мы переехали в Суитуотер. Мой отец работал на разных ранчо, иногда наемным работником, иногда десятником, иногда управляющим. Он оставлял одно место в поисках лучше оплачиваемого, потом оставлял и это ради более удобного расписания или еще каких-нибудь благ. Не поймите меня превратно, — сказал он вдруг, бросив на нее быстрый взгляд. — Я был вовсе не против переездов. Мне нравилось объезжать новых лошадей, исследовать новые места, заводить новых друзей. Однажды мы оказались вблизи от школы. И папа решил, что ни за что не двинется с места, где есть школа. Хотя скорее это делалось ради Марси, а не меня.
— Марси — ваша сестра, — догадалась Иден. — Готова держать пари, что она была любительницей острых ощущений. Она выезжала с вами на родео?
— Марси никогда не любила лошадей. — Киннкэйд сел, согнув ноги в коленях, и замолчал. — Она всегда боялась лошадей, даже когда была маленькой, — после недолгой паузы продолжал он. — Если у нее бывала возможность выбирать, она всегда предпочитала идти пешком или ехать на велосипеде. Она не любила подходить близко к лошадям, особенно после…
Он крепко сжал губы, отчего лицо его приняло мрачное выражение.
— После чего?
Он сурово посмотрел на Иден, потом отвернулся.
— Когда сестре было восемь лет, она упала и сильно расшиблась. С тех пор Марси хромала на левую ногу. Это была моя вина.
— А что случилось?
Он медлил с ответом. Наконец сказал:
— Мы жили возле Биг-Спрингс в старом доме на ранчо «Бар Сикс», где в то время работал папа. Был один из тех жарких сентябрьских дней, какие иногда случаются в Техасе. После школы Марси и я пошли к ручью примерно милях в двух от дома поплескаться и немного освежиться. Она ехала на велосипеде, а я — на гнедом мерине, на котором мне разрешил кататься десятник. Звали его Роки. Как бы там ни было, но мы заигрались и забыли о времени. Внезапно мы заметили, что солнце садится. Нам было велено вернуться домой до наступления темноты. Это было одно из правил, на соблюдении которого наши родители настаивали. И Марси, и я — мы оба знали, что если ослушаться, то неприятностей не миновать. Вам, вероятно, не приходилось видеть, чтобы двое детишек так спешили, как мы: мы судорожно натягивали ботинки и хватали одежду. И тут заметили, что одно из колес ее велосипеда спустило. Она хотела идти пешком, а я настаивал на том, чтобы мы оба ехали на Роки. Мы начали спорить. Я бранил ее, называл трусливой кошкой и цыпленком за то, что она боялась лошадей, но это не помогало. Марси пыталась убедить меня отправиться домой без нее, но мне было известно, что, если я оставлю ее одну в темноте, будет еще хуже. И наконец я уговорил сестру сесть на лошадь, она же взяла с меня слово, что мы не помчимся слишком быстро… Не помчимся слишком быстро, — повторил Киннкэйд голосом, полным горечи и раскаяния. — И эти ее слова подействовали на меня как вызов… Как вы думаете, почему дети старшего возраста получают удовольствие, мучая своих младших братьев и сестер?
Иден знала это не понаслышке.
— Не знаю, — ответила она, — но такое случается. Временами Винс бывал далеко не ангелом. Должно быть, для них это что-то вроде игры. Дети ведь не намеренно проявляют жестокость, а просто играют.
Киннкэйд кивнул:
— Я только хотел немного напугать Марси, и все. Когда она закричала, чтобы я остановил лошадь, я заставил Роки бежать быстрее. Никогда я не думал, что у Марси хватят смелости выпустить луку седла и ухватиться за поводья. К сожалению, она, схватилась только за один повод, рванула его, и лошадь так быстро изменила направление движения, что мы изо всех сил грохнулись на землю, даже не успев сообразить, что случилось. Я, правда, спрыгнул до того, как мы ударились о землю, но Марси…
— Тогда-то она и повредила ногу?
— Собственно говоря, она размозжила коленную чашечку буквально на мелкие осколки. — Он потянулся к краю одеяла и набрал в ладонь грубого зернистого песка. — Большей частью почва на ранчо была такая же, как здесь. Но мы свалились с лошади на одном из немногих каменистых мест. Ее нога оказалась под лошадью.
Рука его сжалась в кулак и зажала набранный в ладонь песок. Он смотрел на небо, и Иден заметила, что на глазах его выступили слезы.
— До того дня я не знал, что такое страх, — я не знал, что такое тошнотворный, мучительный, всепроникающий, сотрясающий все тело и пронзающий до самых печенок страх. К тому времени я уже оправился от падения и вернулся назад, чтобы помочь Марси встать. Лошадь уже поднялась на ноги, но Марси так и осталась лежать неподвижно. Я' только посмотрел на ее ногу, и меня тотчас вырвало. Крепкий я был парень, верно, — заметил Киннкэйд тоном, полным презрения к самому себе.
— Киннкэйд… — Иден положила ему на плечо руку, полная желания утешить его и взять на себя часть его боли.
— Я знал, что ей нужна была помощь, но не решался ее оставить. В нескольких местах моя кожа была содрана и исцарапана. Я пропитал свой платок сочащейся из ссадин кровью, потом привязал его к луке седла и дал лошади поощрительный шлепок, направляя ее домой.
— Это было разумно.
Киннкэйд нетерпеливо и даже раздраженно пожал плечами.
— Стемнело раньше, чем они нашли нас. Не знаю, сколько времени еще прошло до того, как прибыла машина «скорой помощи». Или сколько времени прошло до тех пор, как закончились бесчисленные операции, которыми мучили Марси. В следующие три года ее клали в разные больницы, выписывали из них и клали снова. Врачи говорили, что это счастье — отделаться хромотой.
— Вы были еще совсем мальчиком…
— Верно. И это снимает с меня вину. — Киннкэйд разжал ладонь, позволив песку высыпаться на землю, потом отряхнул руки, встал и протянул руку Иден, помогая ей подняться. — А что вы скажете, если я предложу вам пообедать? Сахарная вата не очень-то сытная еда.
— Конечно.
Иден поняла то, что он сказал ей без слов: его сестра была закрытой темой, и к этой теме не следовало возвращаться. Ни теперь, ни позже.
В атмосфере, напоминающей старый Сан-Франциско, с тяжелой деревянной мебелью, поблескивающими канделябрами и укромно расположенными столиками, создающими иллюзию уединения, Иден и Киннкэйд пообедали бифштексами.
Они говорили обо всем и ни о чем, стараясь избегать более серьезных и потенциально опасных для настроения тем.
Тарелки убрали, и официант вернулся, чтобы забрать почти пустую винную бутылку, и с вопросительным выражением лица повернулся к Иден.
— Спасибо, мне больше не надо. — Она сжимала пальцами ножку фужера, еще наполовину полного рубиново-красного вина.
