Сюзан Кубелка - Офелия учится плавать
Уинстон улетает обратно в Лондон в воскресенье вечером. В аэропорт я его не провожаю, по его настоянию. Он боится, что нас кто-нибудь увидит вместе. Как-никак, он известный человек, и на всех предвыборных плакатах изображен как законопослушный, заботливый отец семейства.
— Я не знаю, увидимся мы еще или нет, — говорит он на прощание, — не хочу обещать того, что могу не выполнить. Но я постараюсь, любовь моя, верь мне.
Уинстон уезжает, и сразу прекращается дождь. Понедельник — солнечный день с нежно-голубым небом и маленькими белыми облачками, мечтательно плывущими над куполом Пантеона и Сакре-Кер в сторону Англии. Довольно тепло, хотя утром в воздухе впервые чувствовалось что-то осеннее.
Просыпаюсь от того, что у меня сосет под ложечкой. Взвешиваюсь — не может быть! Я вешу всего пятьдесят четыре килограмма. ПЯТЬДЕСЯТ ЧЕТЫРЕ! Еще на килограмм меньше! Не мудрено! Мы почти не ели все выходные. Завтракали, правда, каждый день, но вечером питались только соленым миндалем, случайно обнаруженном мною на кухне. Сегодня я могу есть все, что захочу. И я это сделаю. К тому же надо отпраздновать победу над Уинстоном. Допустим, обед в «Гран-Вевур»? Прекрасная идея.
Да, дорогие мои. Я и этого добилась. Заполучила мужчину из высшего общества, с самого верха, образованного и с огромным состоянием. У которого много связей и который высказывает интересные суждения. Мужчина, с которым можно поговорить, а не только спать. Сильный, не пасующий перед умной женщиной.
Скажу больше: я могла бы завладеть им целиком. Если бы это входило в мои планы, я бы заставила его уйти от жены, забыть детей и открыто признать меня! Я могла бы извлечь выгоду из своего особого дара и проникнуть через замужество в верхний эшелон британской власти.
Конечно, предстояла бы жестокая борьба. Ни один мужчина не любит разводиться (тем более в третий раз!).
Но я бы победила. Абсолютно точно. Мужчина около пятидесяти, вдруг открывающий свою сексуальность, впервые в жизни страстно любящий и обнаруживающий, что может часами, да еще раз за разом два дня подряд, — готов изменить свою жизнь.
Кроме того, я знаю кое-какие уловки, срабатывающие стопроцентно. Даже не знаю, нужно ли выдавать секрет. Ну да ладно! Мы, канадцы, не жадные. Итак: у Уинстона голова забита предвыборной борьбой. Если он в самом деле больше не позвонит (в чем я сильно сомневаюсь), я могла бы на следующей неделе полететь в Лондон, остановится в шикарном отеле и нанести ему короткий визит в банк. Увидев меня, он захочет со мной спать. Каждая новая ночь (или полночи, или вечер) все крепче будет привязывать его ко мне.
Тогда я могла бы с легкостью заманивать его каждую неделю в Париж. «Дорогой, — сказала бы ему я, — я страстная женщина! Я люблю тебя. Но я не могу долго оставаться одна. Одну неделю я еще выдержу. Потом уже ни за что не ручаюсь. Но если мы будем встречаться раз в неделю или, в крайнем случае, каждые десять дней, я могу хранить тебе верность. Клянусь своей жизнью».
Как я уже сказала, я могла бы это сделать и еще много другого, но зачем? Замуж я не хочу выходить, потому что не выношу быта. Для меня легче создать издательство, не щадить себя, рисковать, проводить бессонные ночи, чем быть женой и подчиняться такому мужчине, как Уинстон. А, кроме того, я его не люблю. И это — главная причина.
Жалко, конечно, ведь он так старался. Не бросался на меня, не хотел спереди, даже ласкал в нужном месте (правда, сухими пальцами и чересчур грубо), любил меня так долго, как только мог, я вообще убеждена, что он никогда не уделял так много внимания женщине. В постели он показал себя с лучшей стороны. Но мне этого мало.
Ведь я сравниваю его с Проспером Дэвисом. А по сравнению с Проспером, Уинстон — просто камень, жесткий, твердый, угловатый, напряженный. Белый как мрамор и настолько же гибкий. Он как бетонная глыба, а руки деревянные, по сравнению с Проспером, просто мертвец, ни искорки не промелькнуло, которая зажгла бы меня. Ни огня, ни жара, ни фейерверка. Все усилия впустую.
Уинстон унылый и серый. Его смех не заразителен, голос не завораживает, я не чувствую себя в безопасности рядом с ним, я отброшена на световые годы от страсти и экстаза.
Поэтому уик-энд мы провели в комнате для гостей. Я не хотела пускать Уинстона в свою двуспальную кровать. Мое французское ложе принадлежит Просперу Дэвису и воспоминаниям о нем. Проспер Дэвис! Я стараюсь не думать о нем, но не получается. У меня нет другого выбора. Я оказалась в положении женщины, которая впервые сделала себе туфли на заказ. Получив их, она думает: «И вправду миленькие! Чудесные!» Потом ей уже не нравятся никакие другие туфли. Все остальные грубые, неуклюжие, неизящные, ни одна пара не подходит, она находит тысячу изъянов, словом, обречена на всю жизнь.
Точно так же с Проспером. Я знала, что мы переживали звездные часы, но не предполагала, что отныне буду сравнивать с ним каждого мужчину, в пользу Проспера, конечно. Это никак не входило в мои планы. Не Уинстон был виноват в том, что мне были скучны французы (я это четко понимаю), а Проспер. Да-да. В мыслях у меня, правда, был Уинстон, но в сердце — Проспер. А это главное!
К тому же сегодня от него пришло письмо. На красной бумаге, со множеством марок, синих, белых, красных, полосы и звезды, это в его духе. Я сразу же прочитала письмо, в салоне, на желтом канапе, растянувшись на горе шелковых желтых подушек, как тогда, когда я впервые поговорила с ним по телефону и предвкушала нашу первую ночь.
Письмо не длинное. Проспер не любит писать. Ноты ему ближе, чем фразы. Но я вчитываюсь и вчитываюсь и смакую каждое слово!
Что же он пишет? Приедет навестить меня? Ура! Я вдруг начинаю реветь и долго не могу остановиться.
Со дня его отъезда я боролась с этим. Но после уик-энда с Уинстоном должна признаться: я люблю Проспера! Не только телом!
«Бэби, — пишет он своим красивым, ровным почерком, — я видел тебя по телевизору. Я все время думаю о тебе. Не могу спать, не могу сконцентрироваться на своей музыке. Я должен тебя увидеть. На следующей неделе мы летим в Бразилию. Потом в Японию. Очень напряженная программа, каждый вечер концерты. Только в сентябре мы свободны. Второго октября играем в Голландии. 12-го сентября я мог бы быть в Париже. Напиши немедленно, приезжать мне или нет. Если от тебя не будет вестей, я полечу обратно в Нью-Йорк. Я люблю тебя! Проспер Д.»
Выплакавшись, хватаю конверт и изучаю штемпель. На нем стоит шестнадцатое августа, мой день рождения, день телепередачи из Лондона. Две с половиной недели письмо было в пути. Сегодня — третье сентября. Проспер уже в турне. Где он? В Японии? В Бразилии? Я не знаю ни адреса, ни отеля, ни города. Мне надо срочно связаться с ним.
