Алексей Чурбанов - Грешники
— Мне не надо помогать. Я сам найду этих бандитов и вас к ним приведу.
— Нашёл один такой! А этого что — выпускать?
— Не знаю.
— А мы ведь и нож можем найти. Наверняка нож остался на месте происшествия. Пяток солдат пошлём, они слой снега снимут и найдут орудие вашего преступления, а?
— У меня есть свидетель, который подтвердит, что всё было не так.
— На каждого свидетеля всегда найдётся другой свидетель, правда ведь? Детективы по телевизору смотрите?
Шажков молчал. Он почувствовал, что его лицо окаменело и потеряло способность к мимике. Во рту пересохло. Говорить больше было не о чем. Заварзин поглядел на него, покачал головой, потом выразительно посмотрел на опера. Тот пожал плечами и усмехнулся.
— Ладно, — наконец с некоторым усилием произнес капитан, — подумайте ещё. Мы вас вызовем повесткой, поэтому никуда не уезжайте.
— Это подписка о невыезде?
— Устная договорённость о невыезде. Такая договоренность со мной равнозначна подписке.
— Хорошо.
— Отведите его к Бородюку, — сказал Заварзин оперу, развернулся и быстро вышел из комнаты.
Лейтенант Бородюк с сочувствием поглядел на вернувшегося в сто пятый кабинет Шажкова.
— Надо было сразу сказать, что не опознаете, до начала очной процедуры. А вы что ж? Видите, что получилось? Бандиты над нами смеются, в зоне рассказывать будут, как менты облажались.
Шажков молчал.
— Вижу, напуганы вы.
Шажков молчал.
— Распишитесь в получении мобильного телефона и идите. Вас вызовут, если нужно…
— Спасибо, — еле размыкая пересохший рот, не к месту прошамкал Валентин, забрал телефон и вышел из кабинета.
Улица встретила солнышком и смехом детей. Шажков купил в ларьке через дорогу бутылку пива и, сев на скамеечку напротив входа в отделение милиции, с наслаждением стал пить из горлышка. Ему почему-то захотелось борзануть, но эффекта не получилось: никто не обратил на него внимания. Страха Валентин не чувствовал, неприязни тоже, только равнодушие. И потребность действовать, теперь уже самому.
4
Ванна на отделении, где лежала Лена, находилась в хозяйственной комнате в конце коридора. Это помещение не предназначалось для помывки, но другого не было. В комнате по углам стояли швабры, а в большом чане на деревянной скамейке замачивались половые тряпки. На стеллаже у стены были сложены ночные горшки и судна. В дальнем углу на полу возвышалась горка белого порошка с характерным запахом хлорки. Ленины соседки пользовались ванной, хоть и чертыхались из-за негигиеничности процедуры. Все знали, что на другом этаже есть палаты с душем, но они предназначались для платных больных, и из общих палат туда не пускали. Валя на второй день пришёл в больницу с деньгами, чтобы договориться о переводе Лены в отдельную палату. Однако Лена наотрез отказалась, неубедительно (для Шажкова) объяснив свой отказ тем, что будет скучать по коллективу. Её упрямство расстроило Валентина.
Как бы то ни было, Шажков твёрдо решил, что мыть Лену в хозяйственном помещении он не будет, и прямо сказал ей об этом. Лена ответила волшебным взглядом, в котором одновременно виделись удивление, сомнение и благодарность.
В «банный» день она надела длинный белоснежный махровый халат, специально купленный Шажковым по этому случаю. Шажков принёс из дома большое розовое полотенце и пакетике банными принадлежностями. Лена взяла Валентина под руку, и они, как на балу, прошли по больничному коридору, поднялись в лифте на седьмой этаж, где на белых стенах висели репродукции картин и в холлах стояли диваны с обивкой из искусственной кожи. Пожилая медсестра открыла для них одну из палат и со словами «Час вам на всё про всё» ушла. Валентин включил свет, оглядел скудную обстановку, и ему подумалось, что так, наверное, должна выглядеть комната в публичном доме средней руки. Медсестра, сдавая незанятые палаты на почасовой основе, тоже, видимо, имела ввиду вовсе не помывку в относительно чистой душевой, а нечто другое. Шажков спросил себя, хотел бы он сейчас этого другого, и в нём еле-еле затлел забытый уже огонёк. Лена, видимо, думала о том же самом. Её лицо то хмурилась, то светлело, а пальцы то сжимали, то отпускали Валину руку.
Они вместе прошли в ванную комнату, и Валентин помог Лене снять халат и нижнее бельё. Оказавшись обнажённой, она застеснялась и отвернулась к стене. Валя тронул Лену за плечи и она повернулась к нему. Её вид поразил Шажкова. Изящная шея казалась сейчас немыслимо, опасно тонкой. От углубления на шее к плечам разбегались тонкие косточки. Столь любимые Валей девчоночьи груди заострились и торчали несимметрично в разные стороны. Втянутый живот ровно посередине от бока до бока был заклеен прямоугольным куском плотного лейкопластыря телесного цвета с обмахрившимися краями. Ниже груди тело Лены казалось совершено плоским, и только маленький пушистый лобок крутым холмиком возвышался над равниной и казался символом жизни, несущим последнюю надежду на возрождение.
Лена почувствовала Валино замешательство и поймала его взгляд.
— Я тебя разочаровала, да?
— Нисколько, — искренне ответил Шажков, быстро опустился перед ней на колени и осторожно прижался щекой к её животу. Лена гладила его волосы и молчала. Валентин чувствовал, что между ними происходит обмен энергиями, что они сейчас даже ближе друг к другу, чем во время любовного акта. Прошло сколько-то времени, Шажков очнулся и поднялся на ноги. Лена стояла не двигаясь и улыбалась. Валентин осторожно поцеловал её в бесцветные губы, и она лёгким движением ответила на поцелуй.
— Я очень тебя хочу, но сейчас не могу, — тихо, будто раскрывая тайну, сказала она ему.
— Я подожду, выздоравливай скорей.
— Теперь уж выздоровею. Прямо сейчас начну!
Валя помог Лене забраться в ванну и, чувствуя нестерпимо щемящую нежность, стал мыть ей голову терпким душистым шампунем, потом протирал влажной губкой её тонкое и изящное (как тростинка) тело, тщательно избегая попадания воды на заклеенную рану, взбивал мыльную пену у неё в ногах и смывал энергичной струёй тёплой воды, тёр мыльной мочалкой изящные лодыжки и круглые пяточки. Валентину хотелось, чтобы это длилось вечно. Если и можно было представить рай, то он представлялся Шажкову именно таким. Всё, однако, имеет свой конец, и Шажков, обернув Лену мягким полотенцем, поднял её — почти невесомую — на руки и аккуратно поставил в мягкие тапки.
Когда Валентин ввёл Лену в палату, там наступила тишина.
— И я хочу такое лекарство, — восхищённо протянула хохотушка справа.
