Фиона Нилл - Тайная жизнь непутевой мамочки
— Я создаю механизмы для обмена иностранного долга на международном рынке, — отвечает он. Я выгляжу озадаченной. — Не волнуйтесь. Даже в моем банке люди не понимают, чем я занимаюсь. Но Эмма понимает. — Он гордо смотрит на нее через стол, и она ему улыбается.
Потом он рассказывает мне о недавнем обеде, на котором присутствовали видные представители бизнес-сообщества и в их числе Гордон Браун[76]. Гордон Браун не умеет шутить, что поставило всех в затруднительное положение, сообщает мне Гай.
— А вы не скучаете по всей этой атмосфере? — спрашивает он. — Я все знаю о вашем прошлом! — Это сказано так, что я понимаю: он не просто так перевел разговор на мою работу.
— Иногда мне не хватает прилива адреналина, — признаюсь я, — работа режиссера полностью захватывает, к тому же я очень скучаю по своим коллегам. — Мне хочется вернуть беседу на общедоступную территорию. — Однако я рада тому, что когда случаются неприятности, мне больше не нужно сдерживать себя, я могу открыто выражать свои чувства. Правда, когда на вопрос о том, чем я занимаюсь, я говорю, что я мама-домохозяйка, я, конечно, не произвожу такого впечатления, как если бы сказала, что работаю в «Вечерних новостях». Люди главным образом хотят слушать не про меня, а про Джереми Паксмана, каков он в жизни.
— И каков же? — быстро реагирует он.
Я еле сдерживаю тяжкий вздох.
Именно это у меня первым делом и спрашивают, узнав, что я целых семь лет работала в «Вечерних новостях». Некоторые топчутся вокруг да около с хорошо подобранными вопросами, которые, как они надеются, убедят меня в серьезном интересе собеседника к проблеме процесса подготовки главных новостей и тем самым помогут выведать не публиковавшиеся ранее сведения о Джереми Паксмане. Но я понимаю это еще задолго до того, как меня соберутся спросить о нем.
— Он отличный парень. Очень яркая личность. Его все обожают, — говорю я в надежде, что этого будет достаточно. А на самом деле пытаюсь вспомнить, какой была моя жизнь до появления детей. Последнюю фразу я случайно проговариваю вслух.
Он смеется:
— Ну, мы все периодически пытаемся это вспомнить!
— Вам нравится ваша работа? — улыбаюсь я.
— Я к ней привык, — просто отвечает он. — Когда мне было двадцать, мне приходилось утверждать себя делом, и я работал как лошадь. В тридцать я стал управляющим банка и по-прежнему продолжал работать как лошадь. Я зарабатывал денег больше, чем могла потратить даже моя жена. Когда мне стукнуло сорок, я начал терять интерес. Не хочу показаться самонадеянным, но к этому времени не осталось ни одной проблемы, которую я не смог бы решить с закрытыми глазами, а делание денег перестало быть таким уж сильным побудительным мотивом.
— Только тот, кто не имеет никаких финансовых затруднений, может сказать подобное, — замечаю я.
Несколькими днями ранее я села за письменный стол, вынула из тайника список моих долгов по кредитным картам и подсчитала все неоплаченные парковочные штрафы. Цифра заставила меня ахнуть: двенадцать тысяч семьсот шестьдесят фунтов и двадцать два пенса! Первоначальный долг составлял, вероятно, половину этой суммы. Остальное набежало в виде неоплаченных счетов и процентов по ним.
— К тому же я начал беспокоиться о своей собственной смертности. Я спросил себя: когда я удалюсь от этого однообразного механического труда, смогу ли я сказать, что хорошо прожил свою жизнь? Ваш супруг счастливый человек.
— Потому что женат на мне? — Я приготовилась к комплименту.
— Ну, этого я не знаю, — отвечает он. — Я хотел сказать, что он занимается горячо любимым делом. А единственная моя страстная любовь — это Эмма. Она заполнила пустоту, вдохнула в меня новую жизнь. Я несчастлив в браке уже очень давно.
— Но не кажется ли вам, что это просто аргумент, чтобы оправдать свой обман? Возможно, вам лишь следует свыкнуться с кризисом средних лет, — говорю я, наклоняясь к нему. — Вы не можете использовать Эмму в качестве краткосрочного противоядия!
— Она, вероятно, будет долгосрочным противоядием, — парирует он, наклоняясь ко мне.
— Людям, имеющим любовные связи на стороне, всегда нравится думать, что их ситуация уникальна, словно их чувства почему-то более сильные, чем у кого бы то ни было, пережившего подобное. Но на самом деле это — клише. Вы всего лишь один из многих тысяч мужчин среднего возраста, переживающих то же самое, — говорю я и еще до окончания этой своей обличительной речи понимаю, что мне следовало бы остановиться после первого предложения. — Мой брат, психолог, утверждает, что мужчинами правит секс и что моногамность для них противоестественна. Они предназначены для того, чтобы разбрасывать свое семя. Те же, кто исповедует моногамность, стоят выше на шкале эволюции. А что же ваша жена? Неужели она даже не подозревает, что происходит? Разве она не заслуживает права знать, что творится в вашей голове? И если нет, то как быть с моральным долгом перед собственными детьми?
Гай выглядит совершенно подавленным. В течение какого-то времени он молчит. Я вспоминаю, как Эмма говорила мне, что он не любит, когда ему напоминают о жене, и понимаю, что он разозлился на меня. Он ставит свой бокал с вином — резче, чем следовало бы, и крутит кольцо на своем пальце.
— Я не собираюсь оправдываться за свое поведение. Во всяком случае, перед вами. Но в интересах дружбы хочу, чтобы вы знали, что я пытался поговорить с женой о том, что я чувствую, но она и слышать не хочет о каком-то там кризисе. Это, мол, потакание своим слабостям. Я говорил ей, что хочу спуститься на ступеньку ниже и изменить наш образ жизни. Я говорил ей, что сыт по горло зваными обедами с другими банкирами и их женами, где все разговоры крутятся вокруг школ, детей и работы, с плохо скрытым чувством соревнования, лежащего в основе всей этой болтовни. Она говорит, что мы не можем позволить себе, чтобы я зарабатывал меньше денег, но на самом деле она имеет в виду, что просто не желает поступаться своими привычками. Иногда я думаю, что это деньги купили меня, жену, четырех прекрасных ребятишек, дом в Ноттинг-Хилле и замечательную возлюбленную, которая питает мое «эго» и все остальные места, куда никто другой больше добраться не может.
— Но как же Эмма? Разве она не заслуживает большего, чем положение любовницы? И как насчет детей?
— Эмма не хочет детей. А если бы захотела, то я не вижу причин не иметь ребенка.
Я потрясена.
— А как насчет вас, Люси? Ваш муж знает, что творится в вашей голове? — Он проводит рукой по своему бокалу. — Есть ли такие супруги, которые знают, что происходит в головах друг друга? А вы сами знаете, что происходит в вашей голове?
