Луиза Бэгшоу - Карьеристки
Они задыхались, взмокли, поднимаясь по бесконечным лестницам. Президенты морщились от мощных звуков музыки и истерических криков поклонниц. Якоб попытался изобразить непроницаемое лицо, проходя мимо двух девочек-подростков, сошедших с ума от восторга, — они разорвали на себе блузки и обнажили груди, которые подпрыгивали в ритм музыки. Джош Оберман тоже заметил, и ему захотелось стать лет на сорок помоложе. Он был в восторге от работы протеже. Происходящее на сцене напомнило ему битлов, выступающих на стадионе.
Все ближе,
Все яснее,
Я тебе не верю,
Я ухожу отсюда,
— пел красивым голосом Джо.
Члены правления вдруг застыли. Морис, Ганс и Якоб были вне себя от радости. И тут он наконец тоже увидел, в чем дело.
Ровена Гордон, директор «Лютер рекордс», лежала распростертая под Джоном Питером Меткалфом-третьим, председателем «Метрополис студиоуз», дико целовала и прижималась к нему, а Меткалф уже задрал ее юбку почти до трусов, обнажив потрясающе красивое правое бедро.
Джошуа расхохотался.
— Как дела, Джон? — завопил он. — По-моему, ты уже познакомился с президентом нашей американской компании!
Джо Голдштейну нравилась его квартира. Огромная комната и ванная. Сосновые доски пола он лично обработал и тщательно покрыл темным лаком. Мягкий свет от красных ламп освещал дерево. Он сидел на кушетке под плакатом с портретом Сида Фернандеса из команды «Метс», героя всей своей жизни. В окно, выходившее на север, виднелся Эмпайр стейт билдинг.
Хорошо, подумал он, все идет хорошо.
Раздался звонок. Он пошел открывать дверь. Фланелевая рубашка, потрепанные джинсы и спортивные тапочки — по-домашнему. Топаз стояла на пороге в вечернем наряде, с вызовом в глазах и невероятно красивая. Бриллианты сверкали на шее и в ушах, посылая точечки света, отражавшиеся в голубых глазах и рыжих волосах. Темно-зеленое платье обтягивало ее и вверху, и внизу весьма откровенно и дразняще. Без сомнения, она самая красивая женщина в его жизни.
— Боже! — потрясенно воскликнул он.
— Не говори так, ты не христианин, — резко бросила Топаз, почувствовав слабость в коленках. О ты, красивый ублюдок.
Она прошла мимо Джо, пытаясь сдержать дыхание, как-то выровнять его, чтобы он не догадался.
— Я принесла тебе подарок. Поздравляю, — и сунула ему две бутылки. — Хорошо сработал.
Она говорила так же неловко, как и чувствовала себя. Но что еще она могла сказать? Это должна была быть я! Пошел ко всем чертям! Ты разрушаешь мою жизнь! Пойдем в постель?
— Слушай, кончай, Топаз. Ты сама не такая уж натуральная католичка, — сказал Джо, открывая шампанское и размышляя, сколько еще томить ее неведением.
— Не оскорбляй мои религиозные чувства, — потребовала Топаз, но не слишком благочестивым тоном.
Джо галантно подставил ей стул, и они сели.
На столе из красного дерева стояли подсвечники и розы — белые и розовые, и Джо для начала подал ломтики свежего манго. Он налил шампанское в два хрустальных бокала.
— За директора «Америкэн мэгэзинз» Восточного побережья, — сказал Джо, наполняя бокалы.
Топаз проглотила гнев. Один раз она, уж так и быть, позволит ему позлорадствовать над ней.
— Да, за Джо Голдштейна, — сказала она, приветствуя его рукой.
Джо посмотрел на нее через стол. Если он не слишком уж ошибался, соски поднялись. И вся эта борьба, должно быть, прошла не бесследно для нее. Он вспомнил, как сам возненавидел наглую сучку в тот вечер, как он злился, но тело, вопреки голове, выказывало совершенно другие чувства. И идеи… И она отвечала ему ненавистью, пока однажды одно лишь прикосновение не перевернуло все… И он вспомнил, как занимался с ней любовью на столе, как их взаимная тяга друг к другу стала такой сильной и неудержимой, что напрочь вышибла у обоих разум…
Топаз слизнула каплю сока манго с губ.
Ну вот, подумал Джо, хватит ее мучить. Если я буду дальше молчать, то стол заходит ходуном.
— Я поднимаю тост не за себя, — коротко сказал он. — Это теперь твоя новая должность. Я отказываюсь от нее.
— Что? — выдохнула Топаз.
— Ты не понимаешь по-английски? Мне предложили работу на Эн-би-си, и я перехожу на телевидение. Я всегда этого хотел.
Топаз отпила сразу полбокала, не как положено женщине. Комната пошла кругом.
— Так вот оно что? Значит, ты весь день, зная это, молчал! Так, ослиная задница? — Топаз пыталась за грубостью скрыть радость. «Бедняжка Марисса», — тут же подумала она злорадно.
— Почему бы тебе не заткнуться! — грубо сказал Джо. — И спросить меня по-хорошему. Хочу ли я тебя так же, как ты меня хочешь?
— Я не хочу, — не слишком убедительно покачала головой Топаз.
— Нет, ты хочешь, Росси, — сказал он, поднимаясь со стула, обходя стол и направляясь к ней. — Да, хочешь. Ты весь день жаждешь меня. И ты уже готова. Ты ведь мечтала об этом, да? Ты, наверное, представляла, как я сижу в большом черном кресле директорского кабинета и заставляю тебя опуститься на колени под столом?
Топаз так возбудилась, что едва могла дышать. Она сидела как пришпиленная, глядя на Джо, медленно подходившего к ней, и заметила, как надулись его джинсы.
— А почему это я должна хотеть? — спросила она неуверенно. — Ты ведь больше мне уже и не коллега.
Джо возвысился над ней, его тесные джинсы оказались перед ее лицом.
— Я был бы очень рад, если бы ты мне заплатила за это, — сказал он.
Топаз уставилась на маячивший перед ней бугор и поразилась — как ей захотелось…
— Ну, попроси меня заняться с тобой любовью.
— Пожалуйста, Джо, — прошептала Топаз, умирая от желания.
— Громче, — потребовал он, пытаясь сдержаться и не кинуться на нее.
— Пожалуйста, возьми меня, — сказала Топаз, дрожа от страсти.
— Я займусь тобой, когда почувствую, что готов, — сказал Джо, а потом опустился на колени, крепко схватил ее левую лодыжку и стал медленно лизать нежную ямочку над пяткой.
Топаз застонала.
Джо двигался по ее ногам дюйм за дюймом, не спеша, равномерно, крепко держал ее, когда она попыталась опуститься рядом. Наконец дошел до бедер, грубо и резко стянул с нее трусы.
Тоназ напряглась.
— Джо… Джо… Я никогда…
Но он уже чувствовал запах ее желания.
— Я хочу дать тебе то, что ты хочешь, Топаз Росси, — прорычал он.
А потом, когда она вся задрожала, он провел кончиком языка по самому чувствительному месту…
— Иисусе! О Боже мой!
