Энн Риверс Сиддонс - Королевский дуб
За неделю до Рождества мой колледж и школа Хилари закрылись на продолжительные праздники, и сезон в Пэмбертоне переключился на самую высокую скорость. Я ходила на кофе, бранчи,[68] чаи, приемы, обеды и балы. Я вынула из целлофановых пакетов вечерние платья, бывшие моей зимней униформой для приемов в дни Криса и Бакхеда, и надевала их, чувствуя себя элегантной, наконец-то равной со всеми окружающими меня людьми и в то же время предательницей, будто облачившись во все это богатство, я изменила хрупкому началу чего-то нового и драгоценного. Шелка, атлас и бархат, касающиеся моих ног, вызывали одновременно ощущение и чего-то знакомого, и чужого. Я не знала, сама ли я кивала и улыбалась, принимая комплименты Пэмбертона.
Рядом со мной гордо улыбался Картер в великолепном консервативном вечернем костюме. Люди прищелкивали языками и суетились вокруг нас, словно каждая вечеринка устраивалась в нашу честь.
Однажды вечером, когда мы оставляли Хилари в сверкающем, переполненном детьми доме Марджори, девочка сказала:
— Я помню тебя, когда ты ходила в гости и выглядела так же, как сейчас. Это было дома. И пахло от тебя так же. Ты теперь приходишь домой смеясь. А раньше ты плакала, возвращаясь из гостей. И я тоже плакала, после того как ты целовала меня на ночь и гасила свет. Мне было страшно, когда ты выходила. Мое сердце сжалось.
— Но теперь никаких слез, крошка, — обещала я, — только улыбки. И так будет всегда. Ведь ты не боишься теперь, когда я ухожу?
— Нет, — ответил мой выздоравливающий ребенок. — Так было, когда я была маленькой.
21 декабря Пэт Дэбни устраивала ежегодный вечер с эгногом[69] в своем миниатюрном кирпичном Малмезоне,[70] выстроенном стариком Бельведером для дочери и Тома Дэбни.
Я пошла на вечер с Картером, надев короткое вечернее платье из белого шелкового джерси, которое всегда было моим любимым нарядом для Рождества. На нем спереди и сзади были глубокие вырезы в форме буквы V, под бюстом материя была схвачена брошью из слоновой кости и золота в греческом стиле и дальше свободно спадала к зубчатой кайме на подоле. Платье вышло из моды уже несколько лет назад, но оно мне шло. Когда я покупала его, мне пришла на ум мысль, что я выгляжу в нем настоящей древней гречанкой с волевым лицом и густыми, непокорными темными локонами. По внезапному порыву я купила ободок для волос из искусственных белых и золотых листьев, похожий на лавровый венок, и надела все это на вечер в сочельник, который давала моя свекровь. Я увидела эффект, который произвела, на лицах миссис Колхаун и ее подруг — худых блондинок, когда вошла в дом на Хабершем-роуд. Все они широко заулыбались и отпрянули от меня незаметно, но так решительно, как девственницы от вампира. „Язычница!" — звенело в воздухе вокруг меня.
— Великолепное платье, — сказал мне Крис, лениво усмехаясь. После этого он настаивал, чтобы я надевала его каждый сочельник, который мы проводили у его матери. Не знаю, что заставило меня вынуть этот наряд для вечера у Пэт Дэбни, но я чувствовала, что выбор сделан правильно. У меня было ощущение, что я в доспехах выхожу на арену против львов. Или львиц.
Все, с кем я была знакома в Пэмбертоне, и многие, кого я не знала, присутствовали в тот вечер в изящных гостиных и столовых комнатах Пэт. Они пили эгног, черпая его из самой большой серебряной шеффилдской чаши для пунша, какую я когда-либо видела, брали ветчину и пышные бисквиты, ломтики таящей во рту вырезки, уложенные между маленькими булочками, с подносов, подаваемых чернокожими мужчинами в белых куртках. Через вращающуюся дверь кухни я мельком увидела чернокожих женщин в белых фартуках и вновь вспомнила о моем „выступлении" на вечере у Каррингтонов и о том, что я сказала матери и сестре Тома Дэбни по поводу их горничных. „Много мне было от этого пользы! — подумала я. — Дина все еще там, в кухне".
У одной из женщин было узкое лицо цвета жженого сахара, очень характерное и такое знакомое, что я стала пристально рассматривать ее, пока не вспомнила, что Том говорил мне о дочери Скретча Первиса, иногда работающей у Пэт. Не было сомнения, что эта женщина и была дочерью старика. Это вызвало у меня некоторое неприятное чувство — видеть ее работающей в кухне белого человека, в то время как ее отец постоянно присутствует как гость в доме другого белого.
Я подумала, ненавидит ли она такое положение, и решила, что, возможно, нет, потому что я не могла себе представить дочь Скретча, выполняющей ненавистную ей работу. Скорее всего, Пэт Дэбни платила по высшей ставке, иначе никто по доброй воле не согласился бы испытывать судьбу, чтобы ненароком не попасть на ее язвительный язык.
Мы пробрались через толпу к бару, который размещался в обитом панелями кабинете со сводчатыми потолками. Гости целовали друг друга, улыбались, кивали головами, обменивались шутливыми язвительными замечаниями и неискренними комплиментами, как обычно делают люди, хорошо знающие друг друга. Теперь я уже не чувствовала себя неловко в пэмбертонском обществе, мне было уютно и бездумно-спокойно. Я еще не была одной из них, но я знала, что постараюсь следовать правилам и добьюсь признания. Теперь я знала эти правила. Это было похоже… это было так, как в той пьянящей четверти, когда Тиш и я поступали в Эмори и были уверены, что выдержим наши приемные испытания и добьемся успеха. Высшая радость полного признания была у нас впереди, и ожидание казалось прекрасным.
К нам подошла Пэт Дэбни. Она выглядела так потрясающе эффектно, что я, казалось, ощутила, как мой шелк превратился в дешевую синтетику, а волосы спутались в массу шипящих змей. Маленькая мишурная глупость лаврового венка, должно быть, выглядела как украшение праздника Всех Святых[71] рядом с гладким золотым шиньоном, в который Пэт уложила свою темно-желтую гриву, а белое греческое платье — как взятый напрокат маскарадный костюм.
Блондинка была одета в великолепный каскад шифона с рисунком цвета расплавленной бронзы и тьмы — окраски бенгальского тигра, а одна восхитительная нога, обтянутая бронзовым шелком, сверкала сквозь высокий разрез, доходящий до бедра, в каскаде оборок. Ее крепкие красивые плечи были открыты так же, как и верхняя часть груди. Даже официально признанный слепым человек не мог не заметить, что она не носила бюстгальтер. Твердые соски упирались в тонкий материал, и можно было рассмотреть коричневую родинку на одной из грудей.
Волосы Пэт были уложены при помощи лака в высокую прическу и закреплены заколкой с желтым бриллиантом. Другие огромные желтые камни сверкали в ее ушах и на запястьях. Дама наложила пудру спокойного медового оттенка, тени цвета топаза, темную тушь на желтые глаза львицы и мазок терракоты на губы. Было просто невозможно оторвать от нее взгляд. Пэт в небрежной повседневной одежде привлекала внимание как магнит; Пэт в полном боевом снаряжении была великолепной иллюстрацией из „Вог", „Таун энд Кантри" и „Палм-Бич лайф".
