Белва Плейн - Осколки судеб
– Тео считает, что Айрис слишком снисходительна к Стиву, но это не так. Она умеет найти к детям подход. Она их понимает. Когда она работала учительницей, все дети в школе ее просто обожали. Она очень знающий педагог, и ее вновь и вновь просили вернуться.
– И ей бы этого хотелось?
– Да, конечно, и если бы решение зависело от нее…
– Тогда ты просто обязана ей об этом сказать, – прервал ее Пол. – У нас у всех одна жизнь, и мы должны делать с ней то, что нам хочется.
– Не всегда можно делать то, что хочется, – тихо проговорила Анна, делая ударение на том же слове.
В первый раз с начала их разговора она взглянула Полу прямо в глаза. Он встретил ее взгляд спокойно, но внезапно это сделалось для него невыносимым, и он поспешно отвернулся.
Опустив глаза, женщина продолжала:
– Айрис всегда была неуверенна в себе. Мне постоянно казалось, что она чувствует себя в семье не то чтобы чужой, но как бы занимающей чужое место, и я никак не могла этого понять, так как никогда… – Голос ее прервался.
– Конечно же, нет.
– То же самое и с Тео. Я знала об этом, но тоже не понимала, почему.
– В этом всегда трудно разобраться со стороны, – уныло произнес Пол.
Солнце скрылось за плывущим по небу огромным облаком, и день как-то сразу потускнел, словно в ответ на их погрустневшие голоса. С усилием Пол заставил себя встряхнуться.
– Так ты поедешь к ним?
– Да, завтра утром. Я скажу им, что устала быть вдали от них так долго.
– Тогда я выполнил то, из-за чего сюда приехал.
– Да, и я тебе чрезвычайно за это благодарна. Прости, что встретила тебя так холодно.
– Не нужно никаких извинений, все и так понятно. – Он поднялся и протянул ей руку. – Я, конечно, буду задаваться вопросами, надеясь, что за всем этим последует мир и покой. Но, несомненно, в скором времени доктор Штерн обо всем меня известит, ведь… – Пол усмехнулся, – … как-никак я его кредитор.
Рука Анны лежала в его ладони, как маленькая пойманная птичка; он чувствовал хрупкие косточки и мягкую теплую кожу. Сразу же он отпустил ее руку и направился к машине.
Прежде чем отъехать, оглянулся. Она отошла от столика и теперь стояла спиной к кусту гортензии. Мы называли их «снежками», вспомнилось вдруг ему. Последнее, что он видел, был усыпанный белоснежными цветами куст и ее поднятая в прощальном жесте рука.
Они разговаривали, иногда надолго замолкая, уже больше часа, а сейчас далеко за полночь. От лампы на окне библиотеки падала на траву полоса призрачного света. Темнота вне ее была необычайно успокаивающей; она делала их почти невидимыми друг другу, облегчая разговор, который был бы невыносим при ярком свете. И Тео, который всегда остро ощущал атмосферу и был способен смотреть на все как бы со стороны, подумал, криво усмехнувшись, что эта блестящая пара, какую они с Айрис представляли собой сейчас, сидя здесь на террасе тихим летним вечером, смотрелась бы просто великолепно на фото, рекламирующем летнюю мебель или какой-нибудь модный напиток – лишь руку его, выделяющуюся белым пятном на подлокотнике кресла, пришлось бы убрать с фотографии.
– Надеюсь, когда-нибудь я все же смогу смотреть на твою руку, не содрогаясь внутренне при этом, – проговорила Айрис.
Подумав про себя, что с того момента, как произошел несчастный случай, она говорит об этом, наверное, в сотый раз, Тео терпеливо произнес:
– Не знаю, как тебя убедить в этом, но так оно и будет.
Невольно слова Айрис напомнили ему, что и он сам избегал ту женщину в клинике; со дня той их встречи он пользовался другим входом, так как был просто не в силах ее видеть. И эта мысль вызвала в его памяти попытку Айрис покончить с собой и ее униженное признание, которое всего две недели назад породило бы в его душе жгучую ревность, но сейчас вызвало в нем лишь жалость и печаль. Возможно, потому что он знал теперь, чьей дочерью она была, хотя, конечно, не было ничего жалкого или печального в том, чтобы иметь своим отцом Пола Вернера, будь обстоятельства другими…
Внезапно Айрис произнесла:
– Я все смотрю на нашу крышу. Казалось бы, она давно должна рухнуть от всего того, что под нею происходило. Но вот она все такая же крепкая и прочная, словно ничего и не было.
– Она не рухнет, – проговорил он, как и прежде, очень терпеливо, – потому что мы с тобой не допустим, чтобы это случилось. Я тебе говорил и вновь повторяю, что я уже справился насчет ординатуры в области онкологии. Мое имя известно в медицинских кругах, и я почти уверен, что получу хорошее место. Через несколько лет мы снова станем на ноги. Наша семья не развалится. С Божьей помощью.
– А где ты возьмешь на это деньги?
– Ну, кое-что я отложил, – проговорил Тео беззаботным тоном. – И потом, банк обещал дать ссуду. Продав этот дом и затянув потуже пояса, мы справимся.
– Еще совсем недавно все тебе казалось таким мрачным. Ты ничего не желал обсуждать. Откуда вдруг все эти идеи?
– Мне просто нужно было время, чтобы прийти в себя и хорошенько все обдумать, только и всего.
С каждым произносимым словом в нем все больше росла уверенность в себе. Как в поговорке: «Чем чаще мы что-то делаем, тем лучше это у нас получается». Чем увереннее он говорил, тем увереннее себя чувствовал.
Айрис вздохнула.
– Итак, ты все уже решил. – Думаю, надо попытаться.
Говоря так, Тео подумал: это все не я; я уже совсем запутался, я просто пропадал там, в том кресле, когда он появился. В нем была такая спокойная сила и уверенность. Никто бы при взгляде на него не подумал о нем как о старике; он весь светился каким-то внутренним светом. И вот теперь я все время наблюдаю украдкой за Айрис, пытаясь отыскать в ней его черты. Конечно, у них обоих темные волосы и орлиные носы, но ведь это не доказательство – таких людей много. Всегда видишь то, что хочешь видеть. И Анна… При мысли о ней в душе возникает смутное сожаление. Вне всякого сомнения, Пол с Анной подошли бы друг другу. Несмотря на все достоинства Джозефа, он был менее подходящей для нее парой, чем мог бы стать Пол Вернер. Господи, я как был, так и остался романтиком в душе, в этом вся моя беда.
Тео сидел в этой умиротворяющей темноте, и в мозгу его возникали все новые и новые вопросы. Не могло ли так быть, что Анна, в качестве своего рода компенсации, относилась, совсем и не сознавая этого, к своему нежеланному ребенку с большей и, может быть, даже с излишней снисходительностью? Мать и дочь, он вынужден был это признать, совершенно не походили друг на друга, но было ли это глубокой, внутренней несхожестью, или всего лишь естественным различием между выросшей в нужде иностранкой и богатой американкой, живущей в родной стране? Нет, все это для меня слишком сложно, подумал он; во всяком случае, это дело прошлое и изменить все равно ничего нельзя.
