Рут Харрис - Последние романтики
– Выйти замуж? Кому ты нужна?
Голос Жанны-Мари оскорбил Николь – столько в нем было презрения. Николь даже не смогла сразу ей ответить.
– Разве ты не счастлива? Я выхожу замуж! – ответила она. Она отчаянно хотела, чтобы мать делила ее радость и не отравляла ей эту радость.
– Женитьба? Мужчины всегда обещают жениться, когда хотят от тебя добиться кое-чего. Вот и все. Ты убедишься!
– Видимо, у тебя и у моего отца именно так дело и обстояло, – сказала Николь. – Но у меня все по-другому.
– Я поверю этому, когда увижу кольцо у тебя на пальце, – сказала Жанна-Мари. – Но не раньше!
– Я хочу пригласить тебя на свадьбу, – решительно сказала Николь. – Ты приедешь?
– Конечно, нет! Ты же знаешь, я не люблю Париж.
– Ты никогда не была в Париже, – сказала Николь. – Я сделаю тебе хороший гардероб. Ты будешь ходить повсюду, и люди будут с уважением относиться к тебе, потому что ты – моя мать, – продолжала Николь. – Разве ты не видишь, что вся твоя жизнь может стать счастливой и удобной!
– Я никогда не стала бы носить ту одежду, которую ты для меня сделаешь! – заявила Жанна-Мари. – Чтобы всем показывать свою грудь, как последняя проститутка! Ты же знаешь мою гордость.
– Хорошо, мама, – сказала Николь, изнуренная горечью аргументов, невозможностью пробиться к своей матери, неизбежностью критики и обвинений. Николь понимала, что хотя это и было нечестно, но мать мстила ей за годы унижения, когда каждый показывал на нее пальцем и отпускал оскорбительные замечания у нее за спиной. Когда Жанна-Мари смотрела на свою дочь, то видела лишь свой стыд, свою собственную неудачу в попытке устроить личную жизнь. Она не сумела найти человека, который бы оценил ее и который бы полюбил ее и женился на ней. После некоторого молчания, продемонстрировавшего, что ни одна из женщин не изменила своей точки зрения, но в то же время позволившего уйти гневу, Николь вновь спросила мать, не знает ли она хорошего повара. Кого-нибудь, кто захочет переехать в Париж.
– Луизет, дочь булочника.
Луизет было тридцать восемь лет, но выглядела она на пятьдесят восемь. Николь знала ее всю жизнь, также как и всех остальных обитателей Ларонеля. Луизет была замужем два года, потом муж бросил ее, уехал из Ларонеля, и о нем больше никто ничего не слышал. Поначалу Луизет даже обрадовалась. В ней даже появилась какая-то легкость. Но это было временное состояние. Постепенно Луизет смирилась со своим положением. Шли годы, и она все больше становилась похожа на старую деву, а не на женщину, которая когда-то была замужем.
Луизет жила с родителями и содержала их дом. Она была очень аккуратна, а вся ее чувственность, если таковая была у нее когда-то, находила выражение в том, как она готовила пищу. Она готовила самые ароматные фрикасе, самые нежные ростбифы, самую нежную картошку, самые зеленые молодые овощи и самые вкусные салаты. Когда Николь предложила ей жалованье, собственную комнату, возможность переехать в Париж из Ларонеля – а для нее, как и для иных обитателей Ларонеля, Париж был столицей мира, – уже через полчаса она получила согласие на все свои условия.
Уезжая из Ларонеля, Николь поклялась, как она делала всякий раз, бывая здесь, что никогда больше не вернется сюда. Она думала о том, что ее мать ни разу не поинтересовалась, чем она занимается в Париже, как она живет там. Она даже не спросила, за кого Николь собирается выходить замуж. Отсутствие интереса и любопытства к ней со стороны матери, с одной стороны, освобождали Николь, с другой стороны, заставляли ее чувствовать себя покинутой. У нее возникло чувство, что она свободна делать все, что ей вздумается, что на свете нет человека, который бы по-настоящему беспокоился о ней. Интересно, а Ким когда-нибудь по-настоящему сумеет осознать, что именно он для нее значил?
Луизет сидела рядом с Николь и внимательно изучала свою новую хозяйку. Она была убеждена, что та употребляла и пудру, и помаду, но так искусно, что и при ближайшем рассмотрении их не было видно.
Луизет думала, как долго она будет жить в Париже, что сулят ей эти неожиданные перемены.
3
– Почему ты не разрешила мне поехать с тобой в Ларонель? – спросил Ким Николь, когда та вернулась в Париж. – Чего ты так стыдишься, Николь?
– У меня нет отца, – сказала Николь. В этих простых словах заключалась правда, которую она открыла в первый раз в своей жизни.
– Отец есть у каждого человека, – сказал Ким, не понимая.
– У меня его нет. Мой отец не захотел жениться на моей матери. И я ему тоже была не нужна.
– Ты знала его?
– Немного, – ответила Николь. – Я говорила правду о том, что он элегантен. Он был элегантен. Он всегда был красиво одет. Его белье всегда было таким белоснежным и свежим! Он так хорошо пахнул. Он был такой чистый. Но он не был мне отцом. Он не стал жениться на моей матери, хотя знал, какой позор навлек на нее в городишке, подобном Ларонелю. Он отказался, – сказала Николь. Потом медленно и с болью она добавила: – Он даже не дал мне свое имя.
– Что ты хочешь сказать?
– Моя мать обратилась в суд с тем, чтобы мне было дано его имя законным порядком. Больше всего я хотела получить его имя. Мое подлинное имя. Мой отец отказал мне в этом. Он нанял адвоката и выиграл дело, – закончила Николь.
– Он признал свое отцовство? – спросил Ким, не понимая, в чем именно заключалась здесь юридическая тонкость.
– Да.
– Тогда почему же он возражал против того, чтобы ты носила его имя? – В том социальном слое, в котором вырос Ким, подобное было бы невозможным.
– Деньги, – объяснила Николь. – Вопрос упирался в деньги. Он боялся, что, получи я его имя, моя мать станет требовать от него денег на мое содержание. Ты знаешь, он никогда не дал ни гроша на мое содержание. Иногда он приезжал навещать нас. Уезжая, он всякий раз обещал прислать нам денег, но никогда этого не делал. Самое интересное, что деньги меня никогда и не интересовали. Мы так или иначе выкручивались. Мне хотелось иметь его имя. Но имени-то своего он мне и не дал.
– Так вот что ты имела в виду, когда мы думали о названии для духов! Вот почему ты на меня так разозлилась, – сказал Ким, понимая сразу множество разных вещей об этой гордой женщине, которую он любил. – Ты говорила, что Редон – не настоящее имя, а я не понял, что ты имела в виду. – Николь кивнула в ответ. – Чье же это имя? – спросил Ким.
– Моя мать взяла это имя с фирменного знака фабрики на обратной стороне тарелок, которые она ежедневно подавала на стол. Она лгала всем, что была замужем, но мужа убили на Западном фронте. Беда ее была в том, что в таком маленьком городишке, как Ларонель, где все друг о друге знали всё, каждый хорошо понимал, что она лжет, – сказала Николь. – Редон! Имя с этикетки на дешевой тарелке!
