Сьюзен Виггз - Лето больших надежд
Он дождался, пока движение не ослабло, и предложил:
— Поговори со мной.
Она смотрела прямо перед собой.
— Не сейчас.
— Ты должна говорить со мной.
Он знал, без сомнения, что она что-то скрывает и держит в секрете от него.
— Ну хорошо, сменим тему. — Он балансировал руками на рулевом колесе. — Вы с отцом всегда прощаетесь вот так?
— Как именно?
— Говорите, что любите друг друга. Или так было потому, что сегодня — особый день?
— Это привычка. Почему ты спрашиваешь?
— Без всякой причины. Просто это… это хорошо. В моей семье люди так друг с другом не разговаривают.
— Ты не говоришь людям, что любишь их?
Он рассмеялся:
— Дорогая, в моей семье — это как бы иностранный язык.
— Любить друг друга или говорить об этом?
Он посмотрел прямо вперед, сконцентрировавшись на дороге.
— Я никогда не говорил.
— Никогда не говорил «я люблю тебя»? — спросила она.
«Вот дерьмо, — подумал он. — Надо было оставить ее в покое».
— Это потому, что ты на самом деле никогда никого не любил или просто ты не произносил этих слов?
— И то и другое, я полагаю.
— Это грустно.
— Я не чувствую грусти. Я чувствую себя нормально.
— Разве нормально то, что ты не любишь свою семью?
— Теперь ты говоришь как социопатка. — И как, черт возьми, они перешли на тему семьи?
— Я не это имею в виду. И я думаю, что ты говоришь чепуху. Для человека, который утверждает, что не любит свою семью, ты делаешь много того, что делает только любящий.
Он рассмеялся снова:
— Да, ты права.
И наконец благословенная тишина заполнила машину. Он нашел станцию, которая ему нравилась, и включил радио, которое играло подходящую к случаю песню «Пятьсот миль». Коннору хотелось пнуть себя за то, что он позволил состояться этому разговору. Он никогда ни с кем не говорил так, как с Оливией Беллами. Это было так же, как в то время, когда они были детьми.
Молчание царило как минимум дюжину миль, и наконец она, казалось, была готова поговорить о том, что случилось. Она подвинулась на сиденье в его сторону, вытянула свои гладкие голые ноги и уперлась локтем о спинку сиденья.
— Ну хорошо, у моего отца была порочная связь, когда он был обручен с моей матерью, и он стал отцом ребенка, о котором не знал до сегодняшнего дня. Затем, вместо того чтобы разорвать помолвку с моей матерью, он добился того, что она забеременела, и вынужден был жениться на ней, а потом у нее случился выкидыш. Я только что узнала это, так что прости меня, что я не болтаю с тобой о новостях.
Коннор заставил себя не отвлекаться на голые ноги, которые представляли опасность для его вождения. Он заставил себя сосредоточиться на том, что она говорила, не выказывая ни удивления, ни осуждения. Он думал, что люди вроде его матери делают в жизни ужасный выбор, поскольку им не хватает образования и возможностей. Филипп Беллами был доказательством того, что глупость пересекает барьер богатства, образования и класса. Когда доходило до сердечных дел, даже гении вроде Луиса Гастинса могли попасть в ловушку.
— Мне жаль, — сказал он Оливии. В этом не было ее вины, однако ей причинили боль. — Я хотел, чтобы ты знала, что мне есть до этого дело, и, если я чем-то могу помочь, скажи мне. Я весь обратился в слух.
— Ты отвез меня сегодня в город в то время, как я могла сесть на поезд. Ты уже помог мне.
— Мне было приятно это сделать.
— Я надеюсь, что поступила правильно. Я хочу сказать, Маришка больше не встречалась с моим отцом. Никогда не сказала ему ни слова о Дженни. Может быть, у нее были для этого причины.
— Ты сделала то, что сделала. Теперь твой отец должен сделать свой ход — это его проблема, не твоя, — философски заключил Коннор. Он повернул на главную дорогу. — Принимаем решение. Мы собираемся остановиться в Фоенисии.
Это был маленький, живописный городок, привлекающий туристов и коллекционеров.
— Я знаю, ты пытаешься отвлечь меня. Заставить почувствовать себя лучше, — сказала Оливия.
— Так и есть.
Он припарковался, вышел из машины, обошел ее и открыл ей дверцу.
— Спасибо, но твои хлопоты не помогут.
— Помогут, если ты позволишь.
Она взяла сумочку, улыбаясь его очевидным усилиям.
— Почему ты в самом деле это делаешь?
— Ты говорила, что столовая — всему голова и тебе нужны новые стулья для приемной. — Он положил руку на ее плечо и двинулся с ней в магазин ремесленных и антикварных изделий, который представлял собой старый красный сарай с древней рекламой табака, все еще видной на его боковой стене.
— Я не говорила, что они нужны мне именно сегодня, но… — Она запнулась и посмотрела на открытые киоски, которые занимали все пространство. — Это потрясающе, — восхитилась она, исследуя коллекцию винтажных ламп. — Это точно то, что мне нужно. Вот, я сказала это. Я пустая и ограниченная. Я только что узнала, что у моего отца есть еще одна дочь, и тем не менее перспектива купить кованую лампу заставляет меня почувствовать себя лучше.
— Не будь так жестока к себе. Это хорошо для всего и всех. Твой отец отдал должное ошибкам молодости, но он все равно остается твоим отцом. Он сказал, что приедет на следующей неделе. Сидеть и терзаться все это время бессмысленно.
Она сделала глубокий вздох, словно избавляясь от боли:
— В таком случае я могу прикупить что-нибудь.
Они нашли все — от старых прядильных колес до дворовых гномов. Там были киоски, специально торгующие архитектурными украшениями. Изогнутая железная лестница вела на открытую площадку с выставкой винтажных плакатов Кэтскилза.
Оливия быстро купила несколько штук, и это было только начало. Коннор наконец увидел Оливию Беллами, основательницу собственной фирмы, в деле. Она представилась продавцу, была решительна и быстро делала выбор. За потрясающе короткое время она нашла главные ценности — плакаты для столовой, лампы и осветительные приборы и антикварный стол, сделанный из старых сосновых досок, для приемной. Она заказала мебель для крыльца, включая традиционные качели, к дому, который она готовила для своих бабушки и дедушки. Она даже нашла большую покрытую кожей регистрационную книгу отеля, где было всего несколько записей на первой странице, последняя датировалась 1929 годом, которую она хотела использовать в качестве гостевой книги. Продавец составил счет и оформил доставку.
— Ты потрясающе сексуальна, когда ведешь себя так, — отметил Коннор.
— Ничего похожего на реальную терапию, когда ты обнаруживаешь тайную жизнь своего отца. — Она пыталась быть веселой, но он видел, что у нее дрожат губы. Иногда, подумал он, так легко забыть, что она пережила много разочарований, но он всегда был способен видеть ее такой, какой не видели другие.
