Меган Пол - Возлюбленная Немезида
— А, понятно, — протянула она. Джекоб отвечал ей удивленным взглядом. Очевидно, он приготовился парировать град вопросов и возражений. Флоренс испытала смутное удовлетворение оттого, что ей еще раз удалось спутать его планы.
— Прости. — Он шагнул вперед и резким раздраженным движением запустил скомканные листы в сторону печки. — Я нужен там…
— У "Возлюбленной Немезиды" возникли проблемы? — осторожно поинтересовалась Флоренс, все же не сдержав любопытства. Правда, она постаралась придать голосу беспечность, чтобы Джекоб не заподозрил, будто она обижена.
— Можно сказать, что так, — медленно произнес он. Флоренс вдруг увидела, что он по-прежнему направляется к ней и все так же широко улыбается, но с каким-то непонятным сожалением. Когда он притянул ее к себе, она была в полном замешательстве.
— Нам же надо… — Джекоб не дал ей договорить. Он смял ее губы и страстным сердитым поцелуем вытеснил из головы все мысли о Лондоне, телевидении, актрисах и любовницах.
— Но, Джекоб! — выдохнула она, когда он на секунду оторвался от ее лица и лихорадочно прижался губами к шее.
— Прошу тебя, Флоренс! — прошептал он, крепче прижимая ее к своему возбужденному телу. — Мы должны быть вместе! Неужели не понимаешь? Должны!
Флоренс ничего не понимала. Голова шла кругом, сознание затуманилось. Даже если бы Джекоб говорил сейчас что-то разумное, она все равно не сумела бы постичь смысл его слов. Она знала только, что Джекоб прав: они должны исполнить свое предназначение, то, что было им изначально предначертано.
Словно в дурмане, в лихорадочном жару, она позволила Джекобу подхватить ее на руки и отнести наверх. Свое полотенце он потерял где-то по пути и, когда они добрались до спальни, стал немедленно стягивать с ее плеч халат, потом толкнул на постель и вновь принялся целовать. Через несколько секунд они слились в тесной близости.
На этот раз в их ласках не было исступления животной страсти, с какой они предавались любви на солнечной поляне. И, хотя Джекоб овладел ею немедленно, его движения были ритмичны, размеренны, преисполнены томления и неги, позволяя обоим смаковать, впитывать каждое мгновение, каждый оттенок прикосновений и изгибов их тел. К тому моменту, когда он довел ее до оргазма, Флоренс уже всхлипывала от восторга. Все существо обволокла щемящая грусть. Они танцевали танец любви так, словно прощались навсегда…
Будучи человеком, который по роду своей профессии привык имитировать чувства — а порой и бесчувствие, — Джекоб теперь пребывал в шоке от переизбытка подлинных чувств. В одно ошеломляющее мгновение на него навалилось все, что только дано пережить живому существу. Рассудок и сердце разрывались, не в состоянии воспринять эмоциональный хаос, лишивший его способности контролировать свои действия и поступки. Собственное бессилие вселяло в него ужас. Любовь к Флоренс была единственной истиной, не вызывавшей у него сомнения, и сейчас, пытаясь найти точку опоры, он обратил на нее свой взор.
Все вышло не так, Фло, молча говорил он спящей женщине, находя утешение в целомудренных линиях ее лица, дышавшего отважной решимостью, которая не сглаживалась даже во сне. Флоренс была не из тех женщин, которые цепляются за кого-то или что-то в поисках моральной или физической поддержки, и, даже лежа с ним в одной постели, она, казалось, занимала совершенно отдельное, обособленное пространство. А вскоре она еще больше отдалится от него.
Сейчас, когда он видел перед собой Флоренс, думать о письме было невыносимо, но он знал, что рано или поздно придется разгребать последствия своей связи с двумя женщинами. Иначе как злой насмешкой судьбы это сумбурное письмо не назовешь. Он скомкал его и машинально бросил в печь, но отчетливо помнил каждую строчку, словно они были выжжены в его мозгу.
Мириель писала ему впервые, поэтому трудно было сказать, чем объяснялся ее отвратительный слог — воздействием медицинских препаратов или отсутствием навыка излагать свои мысли на бумаге.
"Дорогой Джекоб,
Пожалуйста, не сердись на меня, но мне удалось выудить твой адрес у одной из психованных мымр, работающих в клинике, хоть мне и посоветовали временно отказаться от общения с тобой. Я пообещала, что не помчусь за тобой в Камбрию, и как видишь, сдержала свое обещание".
Из дальнейшего содержания следовало, что Мириель выписалась из частной клиники буквально на третий день после того, как ее туда поместили, поскольку была убеждена, что она "абсолютно здорова" и "просто немного подавлена оттого, что подцепила какой-то вирус, взбаламутивший ее гормоны". Работники клиники пытались удержать ее, угрожая вызвать Джекоба, но Мириель сказала, чтобы они не суетились, заявив, что сама свяжется с мужем, так как у нее есть для него замечательная новость, о которой он должен узнать немедленно.
"Я беременна, Джекоб!"
Джекоб закрыл глаза. Он просто не мог смотреть на Флоренс, слыша в голове ликующий возглас Мириель. Отчаяние захлестнуло его с новой силой. Он физически ощущал, как клокочут в нем гнев, разочарование, горечь утраты, злость на судьбу и даже мрачное удовлетворение. Нет ничего приятного в сообщении о том, что у тебя будет ребенок от женщины, на которой ты был женат, а потом разошелся с ней из-за того, что она просто чужой тебе человек, но получить такое известие сразу же после откровения Флоренс — это сущее кощунство. Каждый раз, когда он пытался наладить свое счастье, какое-нибудь непредвиденное обстоятельство обращало в прах все его усилия. Десять лет назад трагическое дорожное происшествие помешало ему объясниться начистоту с Флоренс и Дэвидом, и в результате он был лишен возможности заботиться о Флоренс во время ее беременности. А ведь будь он рядом с ней, возможно, их ребенок выжил бы. Три месяца назад — или четыре? — он предпринял безуспешную и в общем-то ненужную попытку сохранить брак с Мириель и вот… навсегда потерял Флоренс. Хотел дать ей счастье, но, по-видимому, опять принес одни страдания.
— Господи, если бы только это был наш ребенок, Фло, — с жаром прошептал он. — Твой и мой. Я был бы счастливейшим человеком на земле!
Флоренс шевельнулась и что-то пробормотала, но не проснулась. Джекоб зажал ладонью рот, чтобы сдержать рвавшиеся наружу вопли отчаяния.
Больше всего он ругал себя за малодушие. Когда требовалось быть предельно честным, он струсил, увильнул. Нет, он не солгал — просто утаил правду. Ему следовало бы показать Флоренс это письмо, а потом признаться в своих чувствах, рассказать все как есть, а он вместо этого попытался урвать у нее еще несколько часов счастья — несколько бесценных часов, не омраченных ее ненавистью и презрением.
