Елена Арсеньева - Семь цветов страсти
— Тоже их, родное. Как панибратство и наглость… Обожают рвать на груди рубашку, копаться в душе перед первым встречным… А в постели действуют с изяществом лесорубов, — завелась Рут.
— Ах, ты же латышка! — обрадовалась Дикси. — У вас несовпадение характеров… Скажи лучше, этот герой у Бунина — хвастун и «лесоруб»?
— Пойди в библиотеку, возьми хороший перевод. У Бунина с сексом все было в порядке. Поэтому и эмигрировал в Париж еще в 20-м году. Писал высокохудожественно и очень трогательно. Правда, правда — несколько томов повестей о любви. Настоящей, бессмертной. Для общего знакомства с национальным характером не помешает. Неважно, что фамилии героев лишь созвучны. — Это характерный типаж художественной личности — с надрывом, тягой к возвышенному и трагическому, болезненной интеллигентностью, сумасшедшей способностью влюбляться «до гроба» и абсолютным неумением постоять за свое чувство…
— Вижу, подруга, пострадала ты от этих «героев», уж больно горячо выступаешь.
— А как же! Джанино подвернулся, когда мне все уже было до чертиков. Гляди. — Она засучила манжеты блузки, освободив запястья. Поперек синих жилок белели тонкие ниточки шрамов. — Память о таком вот господине Арсеньеве… Талантища Леонид был огромного… Затравлен, задирист, смел до безумия и труслив, как младшеклассник… Это только теперь его картины стали на Западе популярными… А тогда — подвал, портвешок, папироски тюремные и море амбиций… Ох, и боготворила же я его, и презирала!.. Девчонка была, в сущности, дура.
Дикси подвинула подруге полную рюмку ликера.
— Пей залпом, как лекарство, а то, смотрю, до слез дело дойдет. Ведь латышки не плачут?
— Нет. Веселиться и любить тоже не умеют. Темперамента не хватает.
— А меня, если честно, больше к Бунину этому тянет. Сплошной раздрызг какой-то. И в душе, и в мыслях. У меня ведь, оказывается, немного русской крови в жилах гуляет, наверно, той самой — темной.
— Ну, ясное дело, это как вирус ВИЧ. Капля дегтя в бочке меда. От этого вот все так и усложняешь, путаешь в своей жизни. Чего только один эксперимент со Скофилдом стоит, не говоря уже о Вилли…
— Не напоминай — с прошлым покончено. Ошибки молодости, дурное воспитание, скверный характер — ну, все что угодно, только не цинизм… Меня уж очень к возвышенному тянет.
— Это еще как-то можно понять, — согласилась Рут, гордившаяся своей лояльностью по отношению к человеческим слабостям. Она была одной из немногих, кто не упивался собственным великодушием, поддерживая связи с Дикси в эпоху «падения». «Завязывай ты с этим, — просто сказала она подруге. — Эпатаж хорош для двадцатилетних. Умным девочкам под тридцать он быстро надоедает, как и свалки с горячими жеребцами».
— Рут, скажи, ты была сильно влюблена в своего гения? — спросила вдруг Дикси.
— А как же! Все по законам «большого кино». Хотела убить себя, когда родители запретили встречаться с ним. «Роман с диссидентом!» — это же для тех лет криминал жуткий! Отцу кричали: «Партбилет на стол!»… Я вены вскрывала. Но как-то все замялось, травой поросло. Леонид в другой город уехал. А ко мне явился Джанино. Вот уж ясно солнышко — улыбка до ушей и душа нараспашку. Жаль только, что иностранец. Мы под венец собрались, а отцу опять: «Партбилет на стол!» Он плюнул и от всех их привилегий отказался. Выбыл из рядов КПСС, должность свою руководящую потерял — и прямо в пенсионеры. «Счастливого, говорит, пути тебе, доченька». Итальянчик мой новобрачную в охапку — и к себе, на капиталистическую родину… — Рут вздохнула и отбросила салфетку, из которой все время крутила какие-то жгуты.
— Выходит, брак по расчету? Я-то думала, у тебя с Джанино настоящий роман был.
— Был, да еще какой! Детское мое увлечение словно испарилось — будто в книжке прочла и забыла. А тут настоящей итальянской матроной стала — и страсть, и ревность, и прыть откуда-то взялись…
— Как же тогда у вас все это прошло? Ведь Джанино и после развода не терял надежды вернуть тебя.
— Джанино? И после развода, и после свадьбы, и до — он считал меня любимой. А знаешь, сколько при этом женщин он навещал на предмет «поиграться»? — Рут засмеялась. — Я все же думаю, они привирали, сговорившись досадить мне — тупой латышке. Пять. Джанино имел пять постоянных подружек. И при этом любил жену.
— Что значит тогда — «любил»?
— Ах, разве мы знаем что-то о явлении, которое слепо наделяем такой властью! Шаманство, Дикси, самогипноз, и не более. Чтобы придать осмысленность физиологии и «подкачать паров»: дать возможность каждому почувствовать свою исключительность, незаурядность. Так просто — чирк бритовкой, и ты героиня… — Рут, давно собравшаяся уходить, философствовала уже у порога. — Пока, дорогая. Квартирка получилась очень стильная. В следующий раз приду со своей картиной. Вон к той стене совершенно необходимо — ничем не занимай.
2
Записки Д. Д.
Я снова открыла свою тетрадь. Зачем? Ну не рассказывать же все Рут, Жаклин Женевьев или Лолле? Они, возможно, поймут. Только вот я не смогу удержаться, чтобы не приукрасить исповедь живописными дамскими детальками — охами, всхлипами, не поддать жару, не стушевать неловкость. И выйти из воды сухой. Ведь до смерти хочется выглядеть получше, даже когда перед тобой не Каннское жюри, а всего лишь слезливые глаза бывшей антиподши или насмешливая улыбочка Рут. И если даже отлично знаешь, что плевать им всем, по большому счету, на твои откровения, привирания, на то, что было, могло быть или придумано в пылу саморазоблачения… Чужая жизнь — потемки, и кому же охота в них блуждать? Психоаналитикам хорошо платят за терпеливое выслушивание абсолютно неинтересных им бредней. Но если даже легко изображать участие за деньги, то трудно забыть, что ты оплачиваешь проявленное к тебе внимание. В зависимости от потраченного на тебя времени, как в борделе.
Моя тетрадка и чернила обошлись совсем недорого. К тому же можно быть уверенной в неразглашении тайны, а также отсутствии всякого заигрывания со мной с их стороны. С такими условиями можно остаться самой собой — и запросто рассказать все как есть. А произошло вот что.
Майкл обещал встретить меня в аэропорту. За последние дни перед поездкой в Москву и даже непосредственно в самолете я успела так накачать себя относительно его персоны, что чувствовала почти влюбленность. Этому помогли «Тенистые аллеи» Бунина и кассета «Травиаты» с Френи и Пласидо Доминго, которую я постоянно слушала. Если точнее, русский родственник меня заинтриговал, в голову лезли воспоминания о посещении оперы и детских шалостях в Пратере. Но ведь говорят, что первое впечатление — самое верное, и я старательно вспоминала блеклого мятого господина неопределенных лет и наружности, упорно пытавшегося протиснуться вместе со мной в адвокатскую дверь.
