Сесилия Ахерн - Люблю твои воспоминания
— У нас полно времени, папа, — повторяю я. Хотя на этот раз успокаиваю саму себя.
В метро по дороге в аэропорт папа то и дело смотрит на часы и ерзает на сиденье. Каждый раз, когда поезд останавливается, он нетерпеливо толкает переднее сиденье, будто хочет сдвинуть поезд с места.
— Ты куда-то опаздываешь? — улыбаюсь я.
— Сегодня же понедельник. — Он смотрит на меня с тревогой. Папа никогда не пропускал встреч в клубе по понедельникам, даже когда я была в больнице. Он продолжает нервничать. — Я просто боюсь опоздать на самолет. Вдруг мы здесь застрянем.
— Думаю, мы успеем. — Я силюсь спрятать улыбку. — И потом, ты же знаешь, что этот рейс не единственный.
— Хорошо. — Он успокаивается и даже немного конфузится. — Может, я успею. Ох, они мне просто не поверят, — радостно говорит он. — Донал лопнет от зависти, когда в кои-то веки все будут слушать меня, а не его.
Он откидывается на спинку и смотрит на проносящуюся мимо окна черноту подземки. Всматривается и нее, не различая собственного отражения, зато он видит там что-то другое, происходившее много лет назад. Пока он пребывает в другом мире или в том же мире, но в другое время, я достаю мобильник и продумываю свой следующий шаг.
— Фрэнки, это я. Джастин Хичкок собирается завтра в Дублин первым утренним рейсом, и мне срочно нужно узнать, что он там делает.
— Как мне это выяснить, доктор Конвей?
— Я думала, у тебя есть свои способы.
— Ты права, есть. Но я думала, что экстрасенс у нас ты.
— Никакой я не экстрасенс и понятия не имею о том, какие у него планы.
— Твои способности угасают?
— У меня их никогда не было.
— Не важно. Дай мне час, я тебе перезвоню. Через два часа, как раз когда мы с папой стоим в очереди на посадку, звонит Фрэнки.
— Завтра в десять тридцать утра его ждут в Национальной галерее. Он там делает доклад о картине «Женщина, читающая письмо». Звучит заманчиво.
— Так и есть, по-моему, это одна из лучших работ Терборха.
Тишина.
— А, так это был сарказм? — понимаю я. — Ну ладно, лучше скажи, твой дядя Томас все еще руководит той компанией? — Я злорадно улыбаюсь, и папа смотрит на меня с любопытством.
— Что ты задумала? — спрашивает он подозрительно, едва я отключаюсь.
— Хочу немного развлечься.
— А разве тебе не пора на работу? Прошло уже несколько недель. Сегодня, когда ты пропала, Конор звонил тебе на мобильник, я забыл передать. Он в Японии, но я его очень хорошо слышал, — говорит папа, впечатленный то ли Конором, то ли телефонной связью — не знаю, чем именно. — Хотел узнать, почему в саду перед вашим домом до сих пор нет таблички «Продается». Сказал, что тебе следовало об этом позаботиться.
Он так обеспокоен, злюсь я, как будто я нарушила старинный обычай и без таблички «Продается» дом взлетит на воздух.
— Я не забыла. — Звонок Конора меня взбудоражил. — Я сама занимаюсь продажей. Завтра придут первые потенциальные покупатели.
Кажется, я его не убедила, и неудивительно, потому что я бесстыдно лгу, но мне стоит только просмотреть записи и позвонить клиентам, которые ищут подобную недвижимость. Я готова назвать несколько человек.
— А твоя компания в курсе? — Он подозрительно прищуривается.
— Да. — Я натянуто улыбаюсь. — Они сделают фотографии и установят табличку всего за пару часов.
Он закатывает глаза.
Мы отворачиваемся друг от друга и медленно продвигаемся в очереди на посадку. Пытаясь заглушить стыд за свою ложь, я отправляю эсэмэски кое-кому из клиентов, с которыми встречалась до больницы, чтобы узнать, не захотят ли они посмотреть дом. Затем прошу своего верного фотографа сделать снимки. Когда мы занимаем свои места в самолете, я уже договорилась о фотографиях и установке таблички «Продается» на вторую половину дня и условилась с возможными покупателями. Супружеская пара, оба преподают в местной школе, посмотрят дом завтра во время обеденного перерыва. В конце сообщения неизбежное: «Слышала, что произошло. Мне очень жаль. Думаю о тебе. До завтра, целую, Линда».
Я сразу же удаляю сообщение.
Папа смотрит, как я быстро жму на кнопки.
— Ты пишешь книгу?
Я пропускаю его вопрос мимо ушей.
— Ты заработаешь артрит большого пальца, а это, доложу я тебе, жуткая гадость.
Я нажимаю «Отправить» и выключаю телефон.
— Так ты не врала насчет дома? — спрашивает он.
— Нет, — на этот раз уверенно отвечаю я.
— Но мне-то откуда было знать? Я не нашелся, что ему сказать.
Один- ноль в мою пользу.
— Все в порядке, папа, тебе не стоит так пережинать.
— Но я переживаю. Один-один.
— Не переживал бы, если бы не подошел к моему телефону.
Два- один.
— Ты пропадала все утро — разве я мог не подойти?
Два- два.
— Знаешь, он за тебя беспокоился. Говорил, что тебе нужно обратиться к кому-нибудь. К специалисту.
Только этого не хватало.
— Так и сказал? — Я крепко сжимаю руки, чтобы не позвонить ему прямо сейчас и не высказать все, что я о нем думаю. Перечислить все его ненавистные привычки, которые всегда меня бесили. Как он прямо в постели стриг ногти на ногах, по утрам сморкался так, что весь дом ходил ходуном, как никогда не давал людям договорить, на каждой вечеринке показывал один и тот же идиотский фокус с монеткой, над которым я всегда смеялась через силу, начиная с первого раза, как отказывался сесть и серьезно поговорить о наших проблемах, постоянно уходил во время ссор… Папин голос отрывает меня от сладких грез о расправе над Конором.
— Он сказал, что ты звонила ему посреди ночи и тараторила на латыни.
— Правда? — Во мне поднимается волна гнева. — И что ты ответил?
Он смотрит в иллюминатор, пока самолет набирает скорость на взлетной полосе.
— Я сказал ему, что еще из тебя вышел отличный викинг, бегло говорящий по-итальянски.
Я вижу, как дрожат его щеки, запрокидываю голову и смеюсь.
Счет равный.
Неожиданно он хватает меня за руку:
— Спасибо за все, дорогая, я отлично провел время. — Он сжимает мне руку и снова поворачивается к иллюминатору, глядя, как мимо проносятся зеленые поля, окружающие взлетную полосу.
Он так и не отпускает мою руку, я кладу голову ему на плечо и закрываю глаза.
Глава тридцать третья
Утром во вторник Джастин идет по залу прилета дублинского аэропорта и, прижав к уху мобильник, снова слушает автоответчик Бэа. Перед сигналом он вздыхает и закатывает глаза: его уже порядком достало ее ребячество.
— Привет, милая, это я. Папа. Опять. Слушай, я знаю, что ты очень сердишься и что в твоем возрасте все воспринимается очень болезненно, но если бы ты меня просто выслушала, то, возможно, согласилась бы со мной и когда-нибудь в старости даже поблагодарила. Я желаю тебе только добра, и я не повешу трубку, пока не сумею тебя убедить… — Тут он опускает телефон.
