Джулиан Феллоуз - Снобы
– Смысл в том, что если бы он был свободен, он мог бы планировать свою жизнь дальше. Сейчас он этого не может. Прошлое тянет и тянет его, и в результате не думаю, что он может мыслить ясно.
А вот это была интересная фраза. В каком это смысле Чарльз «не может мыслить ясно»? Она смотрела на меня, ожидая какой-нибудь реакции на ее откровенность.
– Чем я могу помочь? – спросил я.
Мне хотелось выяснить, что приготовила для меня леди Акфильд. Абсолютная истина, что для женщины ее типа обсуждать интимную жизнь ее семьи с кем-то, кроме сверстника и ровни по положению, с которым она дружит всю жизнь (и то редко), – настоящая пытка. Нравлюсь я ей или нет, это уже не важно. Этот разговор причинял ей сильнейшие муки.
– Вы можете поговорить с Эдит? Можете спросить ее, дает ли она Чарльзу развод сейчас? Конечно, в прошлом это было бы очень сложно и неудобно, но разве сегодня люди думают так же? Мне кажется, нет. И вы должны заверить ее, что это никак не скажется на финансовой стороне вопроса. Совершенно никак.
Она говорила быстро и много, чтобы скрыть свое смущение. И неудивительно. Просьба была определенно вульгарная. Возможно, это было единственное вульгарное предложение, высказанное ею за все время нашего знакомства. Мое удивление, должно быть, отразилось у меня на лице.
– Вы, наверное, считаете, что это очень утомительное мероприятие?
– Не уверен, что «утомительное» – самое подходящее слово.
Мой тон был немного жестким, но леди Акфильд была в достаточной степени леди, чтобы понимать, что преступила свои собственные законы. Она приняла упрек как должное.
– Конечно, это ужасная просьба.
– Вы несправедливы к Эдит, – сказал я. – Она бы и думать не стала о деньгах.
Это была правда. Я не думаю, что Эдит приходило в голову просить с Чарльза что-то, кроме двух-трех тысяч, которые позволили бы ей продержаться какое-то время. Достаточно было и того, что он платил за аренду квартиры на Эбери-стрит и позволял ей обналичивать чеки. Чего леди Акфильд не понимала, так это, что Эдит полностью осознавала, что поступила плохо. Люди вроде Акфильдов неохотно (а иногда и вовсе не способны понять), что честь не является прерогативой их класса. Они так часто слышали о меркантильности среднего класса и о милосердии и самопожертвовании их собственного племени, что начали одинаково верить в обе эти сказки.
Она чуть подняла брови:
– Полагаю, это может быть правдой.
– Это правда, – сказал я. – Вам не нравится Эдит, и только потому, что она вам не нравится, вы ее недооцениваете.
От этого она слегка вскинула голову. Она не отрицала сказанного мной и заговорила с легкой улыбкой:
– Вы правы, что защищаете ее. Вы появились в этом доме как ее друг, и вы вправе заступаться за нее.
– Я расскажу Эдит о том, что вы сказали, но ничего большего я сделать не смогу.
– Понимаете, мы же не можем допустить, чтобы Чарльз подал заявление о разводе, а она опротестовала его или как-то иначе оспорила. Мы должны знать, что этого не произойдет. Вы понимаете?
– Конечно, понимаю. – И я действительно понимал. – Но я не могу указывать ей и поучать. Она не станет слушать, даже если я попытаюсь.
– Вы расскажете мне, что она ответит?
Я кивнул. Разговор был окончен. Мы встали и уже почти вышли из комнаты, когда леди Акфильд, очевидно, почувствовала потребность еще сильнее убедить меня в необходимости ее просьбы.
– Понимаете, Чарльз ужасно несчастен. Это не может так продолжаться, правда? Нам так тяжело видеть его в таком состоянии.
В ответ я приобнял ее за плечи. За все время нашего знакомства я ни разу не позволял себе такого интимного жеста. Может быть, это был знак того, что мы определенным образом связаны этой ужасной историей, полной слез и напрасных усилий. Так или иначе, она не возражала. И не напустила на себя ту едва ощутимую чопорность, какую англичанки ее толка используют в подобные моменты, демонстрируя, что вы позволили себе по отношению к ним необоснованную вольность.
Мы вернулись в гостиную, где Адела, спасаясь от необходимости выслушивать педантично проработанные планы Тигры относительно Южной Рощи, пыталась научить одну из собак держать на носу печенье. И так как она сгорала от любопытства (а я – от желания ей все рассказать), то очень скоро мы начали прощаться. Нам еще предстояло выполнить одну тяжелую задачу: передать приглашения Дэвида. Леди Акфильд проводила нас до Нижнего Холла, так что все получилось проще, чем я предполагал.
– Дэвид и Изабел, – начал я; она посмотрела на меня недоуменно, так что я пояснил: – Истоны. У которых мы гостим. – Она кивнула. Одного только этого момента хватило бы, чтобы вогнать Дэвида в депрессию на несколько месяцев. – Они подумали, не захотите ли вы заехать с вашими гостями ненадолго завтра утром? – Готово.
Леди Акфильд мимолетно улыбнулась:
– Это так мило с их стороны. Но я боюсь, нас слишком много. Но обязательно поблагодарите их. – К ней вернулась ее обычная проникновенная задушевность, и она очень прочувствованно отвергала приглашение, которое, я точно знал, она никогда не примет. Но леди Акфильд удивила меня, добавив: – А почему бы вместо этого вам не приехать снова? И привозите их с собой.
Это было очень щедрое предложение, значительно щедрее, чем требовал долг. Чувствуя себя виноватым от одной мысли, как счастлив был бы Дэвид, если бы он только знал, я покачал головой:
– Мне кажется, для вас это будет слишком затруднительно. Давайте оставим это на другой раз.
Но леди Акфильд продолжала поражать меня – она настаивала:
– Пожалуйста. Приходите обязательно. – Она улыбнулась. – Чарльз. Я знаю, что он был бы очень рад вас видеть.
В тот момент я не очень понимал, чего она хочет добиться, сводя нас с Чарльзом. Ведь с большой вероятностью этим она ставила под удар свои планы – если бы я признался ее сыну, какую миссию она на меня возложила, он пришел бы в ярость. Но позже я понял: она хотела, чтобы я увидел, как страдает Чарльз, потому что это послужило бы ей оправданием и более, чем что-либо, подтолкнуло бы меня выполнить ее поручение. Возможно также, она считала, что, позволив нам привезти в Бротон своих друзей, она еще крепче свяжет меня узами благодарности.
– Мне кажется, не стоит… – начала Адела, но дальше отказываться мы не могли и, попрощавшись до завтра, отправились донести эту добрую весть до Дэвида, который был вне себя от счастья, и Изабел, которая в такой восторг не пришла, но была приятно удивлена.
Чарльз ждал нас в гостиной, когда мы явились на следующий день, он вскочил со стула, поцеловал Аделу в обе щеки и чуть не вырвал мне руку, здороваясь. Он только и мог, что повторять, как рад нас видеть, но тут подошла его мать и отвела нас к бару с напитками, хитроумно устроенному за фальшивой дверью, которую изначально повесили, только чтобы уравновесить дверь, ведущую через проходную комнату в столовую. У бара стоял Тигра, в роли Хранителя Сокровищницы, разливая «Кровавую Мери». Он предложил стаканчик жене. Она чуть сморщила носик:
