Эйлин Гурдж - Леди в красном
— Зачем идти на войну, когда в тылу остается столько прелестных вдовушек, нуждающихся в утешении?
Он взял ее за талию и притянул к себе. От неожиданности она настолько растерялась, что не могла даже сопротивляться, но быстро пришла в себя и попыталась его оттолкнуть. Тщетно. Он только крепче прижал ее к себе. Все, что она смогла, — это отстраниться на достаточное расстояние, чтобы с размаху залепить ему пощечину. Он поморщился от боли, однако это только еще больше его распалило. Он впился в ее губы, но не с былой нежностью, а грубо, причиняя боль.
Элеанор, собрав все силы, вырвалась из его объятий.
— Если ты сейчас же не уберешься, я вызову полицию, — заявила она с напускной храбростью. Возможно, угроза прозвучала бы убедительнее, если бы ее голос не дрожал.
Лоуэлл только расхохотался в ответ. Она бросила на него испепеляющий взгляд:
— Не веришь? Только попробуй!
— Зачем? Уж если ты что-то задумала, то сделаешь это. В этом я никогда не сомневался, — ответил он насмешливым тоном, который показался еще неприятнее, стоило ей вспомнить, что когда-то она воображала, будто любит этого человека. — Но ведь ты не хочешь, чтобы в это дело вмешалась полиция? Только представь, как это будет выглядеть со стороны. Вдова Стайлз развлекает бывшего любовника, когда никого нет дома. Люди могут неправильно нас понять.
— Ах ты, мерзавец! — прошипела она, снова замахиваясь.
Он увернулся, и она только рассекла рукой воздух. Он выпрямился, поправляя упавшие на лоб волосы. Они так живописно легли, что сделали его похожим на киношного злодея — бессердечного, но неотразимого негодяя, с которым он, без сомнения, себя отождествлял. Он улыбнулся еще шире.
— Допустим, я мерзавец, но были времена, когда тебя это вполне устраивало. Припоминаешь, дорогуша, как тебя это привлекало, прежде чем ты стала прилежной женой?
— Пожалуйста… Просто уйди.
Это было скорее предупреждение, чем просьба. Элеанор была уверена, что если он не уйдет, произойдет что-то ужасное. Что-то, чему не будет возврата.
— С удовольствием, — ответил он. — Но только после того, как получу то, зачем пришел.
И он повалил ее на пол.
Элеанор пыталась освободиться, но все было бесполезно — Лоуэлл оказался гораздо сильнее. Падая, она зацепилась за угол стола и столкнула стоящую на нем лампу. Лампа упала, и ее керамический остов разлетелся на множество мелких осколков. И когда Лоуэлл швырнул ее на пол, было такое чувство, что в нее вонзились крошечные острые кинжалы. Но она тут же забыла о боли, охваченная ужасом. Лоуэлл раздвинул ее ноги, задрал платье и принялся стягивать с нее белье. Она чувствовала его горячее, прерывистое дыхание, и это было еще противнее, чем то, что он делал руками. Она откинула* голову назад и закричала, но никто ее не услышал. Рядом не было никого, кто мог бы помешать ему сделать то, что не позволила бы ни одна уважающая себя женщина, — независимо от того, что было у нее в прошлом.
Она не слышала, как к дому подъехала машина.
Для Уильяма эти месяцы стали настоящим адом. Элеанор отказывалась с ним встречаться, и он не мог дозвониться к ней. Он готов был сунуть ей под дверь записку, но что, если Люси ее обнаружит? В итоге он так ничего ей и не сказал. Чувства разъедали его изнутри, как раковая опухоль, пока он не понял, что на самом деле означают слова «сердечная болезнь». Это был не просто оборот речи, а настоящая болезнь, которая вызывает слабость и жар. Она лишает аппетита, а тем временем сама с аппетитом грызет человека, пока он уже не может думать ни о чем другом. Эта болезнь ночь за ночью лишала его сна, заставляла ненавидеть мирно спящую под боком жену, которая была виновата лишь в том, что была не той, кого он любил. Что бы он ни испытывал к Элеанор раньше, это вынужденное изгнание стократно усилило прежние чувства.
У него оставался только портрет.
В последнее время он только им и занимался. Уильям посвящал ему все свое время в ущерб другой работе, которая приносила деньги. Старательными мазками он прошелся по каждой складке ее платья, по лицу, постарался передать дюжину оттенков ее волос и удостоверился, что мельчайшая деталь передана абсолютно точно. Она преследовала его даже за пределами мастерской. Ночью она оставалась под его опущенными веками — галерея одной картины, одержимость художника, выставленная напоказ.
Если он не уединялся в студии, то гулял по пустынному берегу. В сопровождении собаки он бесцельно бродил часами, покрывая километры пути. Случись кому-то встретиться на его пути, и Уильям поразил бы его: высокий крепкий мужчина с развевающимися на ветру непослушными темными волосами нетвердым шагом бредет, опираясь на палку, а рядом семенит колли. Насупленный, со сдвинутыми бровями, полностью погруженный в свои мысли, он походил на сумасшедшего.
Он понимал, что нужно взять себя в руки, — Марта уже стала замечать его странное поведение и частое отсутствие. Она начала интересоваться, над чем он работает, просиживая часами в студии, а ему нечего было ей показать. Но как у человека в бреду нет другого выхода, кроме как ждать, пока лихорадка спадет, ему оставалось только безропотно терпеть и надеяться, что это безумие пройдет, не успев причинить серьезного вреда.
В то утро, когда Лоуэлл нанес Элеанор визит, Уильям отправился в город, чтобы забрать из скобяной лавки заказанную накануне канистру со скипидаром. Кроме того Марта составила список того, что еще нужно было купить, поэтому, забрав скипидар, он поехал в магазин. Голова как обычно была забита мыслями об Элеанор. Он не был у нее уже несколько недель, поэтому докупил кое-какие вещи, которые могли ей понадобиться. Если он не может с ней видеться, то будет хотя бы обеспечивать. Он понимал, что впал в немилость из-за того, что Элеанор вбила себе в голову, будто его присутствие каким-то образом способствовало смерти ее мужа. Но от этого ему легче не становилось. Пробираясь на своем «паккарде» по извилистым дорогам к ее дому, он думал, что если бы имел право добиваться Элеанор, то стучал бы в дверь ее дома до тех пор, пока ей не осталось бы ничего другого, кроме как открыть, или вообще снес бы дверь с петель. Он бы не позволил ей прятаться, как улитке в раковину, терзая себя ложным чувством вины. Но он был несвободен. У него были жена и сын. И какое он имел право вторгаться в жизнь Элеанор, если кроме своей любви ему нечего было ей предложить?
Подъезжая к дому, он заметил, что у ворот уже стоит какая-то машина — открытый «кадиллак» темно-синего цвета с белыми боковинами шин на колесах. Кто из знакомых Элеанор мог ездить на такой машине? Наверняка кто-то заехал по делу.
