Сюзан Саллиз - Дочери Луны
Они выпили кофе, а потом церемонно переложили содержимое кастрюльки на огромный противень и отправили его в духовку.
Питер признался:
– Кэти, я хочу попросить твою тетю Мэг об одном одолжении. Но я прямо не знаю, как начать.
Кэти хихикнула:
– Скажи мне, и я сама попрошу, – радушно предложила она.
Мэг поставила кофейные чашки в раковину, достала из буфета скатерть. Ее удивляло, как можно быть такой счастливой и так ужасно мучиться в одно и то же время. Ей было хорошо на Рыбной улице, и все же она не могла дождаться, когда отсюда вырвется.
Питер высокопарно продекламировал:
– Кэти, дитя мое, не можешь ли ты испросить милости у своей тети, не окажет ли она мне честь, попозировав немного.
Кэти повернулась к Мэг.
– Тетя Мэг, – точно скопировала она манеру Питера, – позволь узнать, не могла бы ты… – она замялась, подбирая слова, потом величественно продолжила: – удостоить Питера чести – да, чести – попозировать ему? – Она подхватила скатерть, внезапно выпавшую из рук Мэг, и с поклоном преподнесла ее Мэг. – Иначе говоря, – закончила она своим обычным голосом, – может ли он нарисовать твой портрет? – И она снова повернулась к отцу: – И никакого тут нет особого одолжения! Каждый позирует тебе и даже не догадывается об этом! – Она засмеялась. – Эй, уже пора обедать, пойду посмотрю, не встал ли Себ. – Она откинула волосы с висков и серьезно добавила: – Вы же знаете, ему самому не справиться с одеванием.
И она стала подниматься наверх.
Мэг беспомощно комкала скатерть, потом неловко накинула ее на стол. Питер подхватил ее за другой конец, и вместе они расправили ее.
Питер заметил:
– Я ждал этого момента с самого твоего приезда, Мэг! Я знаю, что я сделал свою репутацию – ту репутацию, которая есть у меня сейчас, – моими работами в Стэнхоуп Форбс, но я по-прежнему пишу портреты, ты знаешь. В свободное время. Если ты помнишь, мне всегда нравилось писать людей, как будто появляющихся откуда-то.
Мэг произнесла деревянным голосом:
– Миссис Паску.
– Миссис Паску! Господи, да. Моя старая квартирная хозяйка в Ньюлине! И ты ее помнишь?
– Да.
Разумеется, он должен был понимать, какая это шаткая почва. Но он в своем упоении не замечал никаких угрожающих признаков. Он продолжал:
– Я подарил ей тот портрет. Она появлялась из дымящейся сковородки! – Он довольно рассмеялся. – Я сделал портрет Билли Мейджера, появляющегося из табачного дыма. Артур Бауринг хочет приобрести его для «Костгад».
Мэг вынула приборы и принялась накрывать на стол. Отчего-то это автоматическое действие внезапно стало чрезвычайно сложным.
Питер откинулся на спинку старого виндзорского кресла и закинул руки за голову.
– В тот вечер – прямо перед Рождеством, – когда Артур рассказал нам о твоей телевизионной программе… меня беспокоило, что ты зарываешь свой талант в землю… То, что у тебя совершенно отсутствует самооценка… Я поставил на мольберт твой портрет, смотрел на него, но не получил ответа – как и раньше. – Он уже больше не улыбался. Его темные глаза были обращены в прошлое, они сузились и смотрели на какую-то цель, словно маячившую в глубине тоннеля. – На следующий после Рождества день я отправился в Сент-Айвс. Я сделал то же самое, что делали мы когда-то вместе. Я искупался. Господи, какая ледяная была вода. Но ведь и я стал на десять лет старше. – Он выдавил смешок. – Работ Скейфа я не смог посмотреть – выставочный зал был закрыт, разумеется. Но я гулял по холмам и смотрел. И я начал понимать, что ключ к этой картине – это его тайна. Ты сама появляешься из тайны – только намек на тебя, – как Билли возникает из дыма. Или миссис Паску из своей дымящейся сковородки.
Она установила бутылочку с уксусом посреди стола, насыпала в перечницу перца. Ее трясло. Она присела, положив руки на колени.
Он почувствовал ее молчание лишь спустя несколько душераздирающих минут, вышел из своего тоннеля и обратил на нее свой взор. Тихо-тихо он произнес:
– Возможно, мне никогда не понять тебя, Мэг. Но теперь я знаю достаточно для того, чтобы закончить тот твой портрет.
Она начала:
– Пожалуйста, Питер. Миранда…
– Ничего не поделаешь с Мирандой, Мэг. Вы близнецы, но вы разные люди, столь же разные, как мел и сыр. Когда я рисую Миранду, то я не могу рисовать тебя…
– Я и не предлагала…
– Мэг. Я просто прошу тебя попозировать мне. Вот и все.
– Да. – Она не могла встретиться взглядом с его темными глазами. – Прости меня, Питер. Возможно, ты не понимаешь… Миранде это не понравится.
– Миранда может иногда кое-что смешивать.
– Да. Но я не могу ничего смешивать. – Она вскинула на него глаза и снова уткнулась в скатерть. – Я не могла бы ранить Миранду, Питер.
– Да Бога ради! – вскипел он внезапно гневом. – Ты потворствуешь ей в ее капризах и безрассудности!
Она поднялась.
Очевидно, ни Миранда, ни Алекс не собирались прийти ей на помощь и выручить ее.
– Миранда знает больше того, в чем отдает себе отчет. Она знает о моих чувствах. К тебе. – Она стала подниматься по лестнице. – Больше ни слова об этом, Питер. Я обещаю остаться до следующего четверга, а потом я уезжаю.
Он не повернул головы, чтобы посмотреть, как она уходит. Сидя в деревянном кресле с высокой спинкой, он упорно разглядывал забытую бутылочку с уксусом. Потом он поднялся и переставил перечницу.
Футбольное поле возвышалось над Пензансом, и с него открывался замечательный вид на гору Сент-Мишель. Линия горизонта едва просматривалась в тумане, и потому скалистая вершина словно парила в серых небесах, словно мираж. Мэг сосредоточенно разглядывала пейзаж, лишь бы не видеть, как Питер торжественно выводит свою маленькую команду из машины. Внезапно они стали для нее олицетворением того, чего она всегда была лишена. И в этом только ее вина.
Миранда осталась в машине, за стеклом ее лицо казалось мертвенно-бледным. К удивлению, она не настояла на том, чтобы Себастьян остался с ней, и он вприпрыжку понесся за Кэти и Алексом к ветхому сараюшке у входа на поле, величественно именуемому «клубом». Питер шагал позади них и присоединился к остальным отцам, которые, несомненно, намеревались помочь сыновьям зашнуровать ботинки.
Мэг распахнула дверцу машины и присела на заднее сиденье.
– Дорогая, ты уверена, что хорошо себя чувствуешь? По-моему, ты не в своей тарелке.
Миранда попыталась казаться легкомысленной.
– Нет, я в своей, и нигде больше! – Она погладила свой животик и рассмеялась. – Действительно, мне плохо, и все оттого, что я опрометчиво пообещала, что мы с тобой придем на чаепитие, а вместо этого мы отправились сюда.
