Энн Риверс Сиддонс - Королевский дуб
— Что это? — спросила я, стараясь говорить как можно естественнее. — Почему они так идут — рядами? Что это, какая-то ежегодная миграция?
— Я не знаю, — ответил Том. — Я был свидетелем этого всего три раза, тогда же, когда видел заводь сухой. Но никогда не встречал ничего подобного в других местах. Может быть, они совершают такой переход каждый год, просто я не видел… Может, они переплывают ее. Я проверю и посмотрю в следующую осень, когда настанет время Волчьей луны, как сейчас. Но я представления не имею, нуда они идут и почему. Обычно олени бродят небольшими стадами: самец, несколько самок и оленята, и никогда дальше мили или двух от их основного ареала. Самец посылает дамочек и оленят вперед, как и сейчас, а сам замыкает шествие. Но никогда не бывает больше пяти-шести самок и одного самца. Может быть, этот — Хозяин, король-олень…
— А что это такое? — оживилась Хилари.
— Во многих охотничьих мифологиях люди верили в суперживотное, в Хозяина, в животное-короля. Это нечто вроде направляющего духа животных, на которых они охотились. Хозяин обладает огромной властью, и у него душа, как у человека. Поэтому, когда следовало на охоте убить медведя, бизона или кого-то еще, охотники исполняли сложный ритуал, а после охоты они хотели, чтобы другие люди испрашивали прощение у души, духа животного-короля, чтобы тот не наказал их за убийство. Все культуры имели такие мифы. И у всех наших индейцев были подобные ритуалы.
„Так же, как класть листок дуба в рот мертвого оленя? Как окрашивать себя его кровью?" — подумала я.
— Вы, должно быть, хорошо знакомы с мифами, — заметила я вслух. — Это уже второй за сегодняшний вечер.
— Иногда я думаю, что мифы — единственные реальные истины, которые есть у нас, — произнес Том, глядя туда, где проходили олени. Его голос звучал как-то отвлеченно. — Мне кажется, мифы — это способ привести себя в гармонию с реальностью, в них мы соприкасаемся с подлинным опытом жизни. Я думаю, мифы помогают нам узнать не только, где именно в мире мы находимся, но и что мы есть на самом деле. И кто мы. В этом просвещенном столетии мы убили большинство наших мифов, и результаты можно увидеть в любом гетто, в палатах, где лечат алкоголиков и наркоманов, в каждом сумасшедшем доме, в каждом отравленном потоке на планете. Без мифов у нас не осталось ничего, что бы мы уважали. Мифологическое мышление — это способ видеть все одухотворенным и разумным, способ быть со всем окружающим „на ты", как с братом. Без этого все в жизни становится бессмысленным, каким-то… „оно". И вы дважды подумаете, прежде чем обесчестить брата своего, но кто будет беспокоиться о бездушном „оно"?
Том замолчал, а затем усмехнулся. Я увидела его белозубую улыбку.
— Так рассуждает сумасшедший с Козьего ручья, — произнес он после небольшой паузы.
— Но это прекрасное сумасшествие, — было моим ответом.
Я была тронута его словами. Я знала, что могла согласиться насчет сумасшествия в ярком свете дня в моем офисе, но там, в безмолвном лесу, где мы только что видели оленей, прошедших, словно видение, по заводи, и эта картина все еще стояла перед моими глазами и жгла сердце, я чувствовала смысл и истину в словах черноволосого человека.
Я надеялась, что Хил тоже слышала весь разговор. Выраженное с элегантной краткостью, это было именно то, с чем должна была вырасти моя дочь. Но когда я посмотрела на девочку, я обнаружила, что Хил заснула.
Я подумала о времени и о долгом пути домой. Хотя нам давно уже было пора уезжать, я все откладывала отъезд.
— И вы действительно любите все это? — спросила я Тома.
— Да, люблю. Леса — самая великая душа, какая только существует на свете. И животные тоже. Леса для меня — это все. — Том посмотрел на меня. — Я не хочу сказать, что больше ничего нет в моей жизни. Я люблю свою жизнь. Она полна вещей, которые я люблю. Просто я имею в виду, что лес — то место, откуда все происходит. Это исток. Это… образец, порядок, естественное течение и ритм всей жизни, первый и самый древний импульс и реакция на него. Все это здесь, в дикой природе. Она — наивысший и наичистейший порядок, какой только существует. Когда мы потеряем все это, мы потеряем и сердце, и нашу суть.
— Люди говорят так о Боге, — заметила я. — И они поклоняются ему.
Он снова улыбнулся:
— Можно назвать мои слова поклонением. Но это не нуждается в названии. Оно нуждается в признании.
— Словом, это то, чему вы поклоняетесь? Это… как это назвать? Дикая природа? Как друид?[67]
— Нет. Я не друид. Не романтизируйте меня. Я просто парень, который любит леса больше всего на свете. Вы тоже можете поклоняться им. Нечто подобное люди делали когда-то во всех культурах и в общем-то очень хорошо себя чувствовали. С некоторыми оговорками, конечно. Думаю, существуют люди, которые и до сих пор поклоняются лесам. А если и не поклоняются, то по крайней мере живут по правилам дикой природы, что, может быть, то же самое. Возможно, я один из последних могикан. И я знаю, что нахожу своих братьев здесь, в лесах.
— Приходило ли вам когда-нибудь в голову, что у вас не все в порядке с мозгами? — легко сказала я, но сразу же почувствовала нелепость своих слов.
— Не так, чтобы очень, — засмеялся он. — Но это наверняка приходило в голову множеству других людей. Спросите хотя бы моих бывших жен. А как насчет вас, Диана? Думаете ли вы, что я в самом деле не в своем уме?
Я задумалась. Мне казалось, что за шутливостью разговора Том прятал серьезность.
— Нет. Вы просто целеустремленный. То, что японцы называют „живущий одной мыслью". И думаю, что это пугает меня больше, чем помешательство.
— Не бойтесь меня, — промолвил Том мягко. — Я никогда не причиню вам вреда. Я — или скорее то, что я знаю, — смогло бы даже исцелить вас.
— Вы все время говорите об исцелении. Считаете, что я в нем нуждаюсь?
— А почему бы еще вы приехали сюда? — ответил он просто. — Почему привезли с собой дочь?
Хилари зашевелилась и тихонько вскрикнула. Я поднялась и потянула ее за собой.
— Мы действительно должны ехать. Уже, наверно, за полночь.
— Позвольте мне. — Том нагнулся и положил Хилари к себе на плечо, она уткнулась головой в ямку между его шеей и плечом, вздохнула и скользнула обратно в сон. Ее длинные и легкие, как у жеребенка, ноги свободно свисали с его рук, Том опустил свой острый подбородок на макушку девочки.
Легко держа ребенка, Том пошел впереди меня в проход между тростником. А к тому времени, когда мы подошли к дому, Волчья луна всплыла высоко на небе, и ее свет вновь стал обычным, белым ночным светом ранней зимы.
Все волшебство рассеялось.
