Джуди Кэролайн - Мэгги и Джастина
Но они вскоре сами напомнили о себе. Не прошло и пяти минут с того момента, как они начали танцевать, а сердце Мэгги уже готово было выскользнуть из груди.
Наконец, утомленная непрестанным движением, она повернулась, чтобы выйти из круга, в котором и так слишком долго оставалась. Джозеф отвел ее в сторону к травянистому пригорку, где стояла пустая скамейка, и, усадив ее, остался стоять рядом. С той минуты, когда он заговорил с ней перед началом танца, они больше не обменялись ни словом.
— Устали? — нежно спросил он. — Наверное, мне не следовало бы приглашать вас. Все-таки мы уже далеко не молодая пара.
Тяжело дыша, она махнула рукой.
— Нет, что вы, мне очень понравилось.
Он увидел ее блеснувшие в вечернем свете глаза, ее плохо скрытое волнение и сам с трудом смог сдержать в узде свои чувства.
Так он стоял рядом с ней несколько минут, пока наконец оба не пришли в себя после короткого, но энергичного танца. Наконец Мэгги поднялась и, мягко улыбнувшись, сказала:
— Давайте немного прогуляемся.
Они пошли рядом, осторожно ступая по уже влажной от росы траве, провожаемые отзвуками веселья, так как танцы еще продолжались. Луна уже стала яркой и серебряной, но луг за Джиленбоуном на удивление был темным и непроницаемым даже для такого освещения. Сейчас уже здесь можно было наблюдать удивительную картину — темная, гасящая все лучи полоса земли под небом, полным от зенита до горизонта белого как снег блеска. Если бы чей-то глаз смотрел на Джозефа и Мэгги сверху, с высоты, их лица среди этого темного пространства были бы как две жемчужины на столе черного дерева. Джозеф крепко держал ее под руку, уже не скрывая серьезности своих намерений по отношению к Мэгги.
Они шли медленно, держа друг друга за руки, слыша тихое ровное дыхание наступающей ночи. Каждый из них думал над тем, какой следующий шаг ему предпринять.
В этот сумеречный час на равнине вокруг Джиленбоуна только так и можно было что-нибудь делать — постепенно, обдуманно, шаг за шагом, потому что на самой равнине в это время появлялось что-то похожее на медлительное, осторожное, полное колебаний раздумье. Таково было свойство объемлющего ее в этот час покоя. Это не был абсолютный покой неподвижности, а только мнимый покой невероятно медленного движения.
Вокруг была здоровая жизнь, внешне сходная с оцепенением сна, застылость и одновременно такая полнота сил, которая свойственна разве только лесу.
Они и сами не заметили, как обошли по кругу всю западную часть Джиленбоуна и оказались на стороне города, противоположной той, где проводилось празднество.
Внезапно их взорам открылся высокий огненный язык. Веселое пламя расписывало золотом внутреннюю сторону людского круга — нескольких молодых людей, собравшихся вокруг костра. Отсветы огня отбросили на темную траву под ногами дрожащее сияние, которое редело и гасло через несколько метров.
Люди, озаренные пламенем костра, как будто стояли в каком-то верхнем ярусе мира, отдельном и независимом от темноты вокруг. Со всех сторон их словно окружала бездна. Так чудилось из-за того, что взгляд, привыкший к свету, с трудом проникал в окружавшие его черные глубины. Иногда взревевшее с внезапной силой пламя забрасывало туда быстрые отблески, словно высылало разведчиков в неведомую страну. И тогда какой-нибудь пучок высокой травы на миг ответно вспыхивал таким же красноватым огнем, а потом снова все терялось во мраке.
Это внезапно возникшее перед Мэгги и Джозефом зрелище напомнило им о каких-то сказочных, давно ушедших англосаксонских обрядах и жертвенных огнях их далеких предков — древних бриттов.
А на самом деле все объяснилось очень просто. Осенью всякого тянет разжечь костер. Это естественное побуждение человека в ту пору, когда во всей природе звучит сигнал гасить огни. Это бессознательное выражение человеческого непокорства, стихийный бунт Прометея против слепой силы, повелевшей, чтобы каждый возврат зимы приносил непогоду, холодный мрак — страдания и смерть. Надвигается черный хаос, и скованные боги земли провозглашают: «Да будет свет!»
Яркие блики и черные, как сажа, тени, падая на лица и одежду стоявших вокруг людей, придавали всей этой сцене чисто дюреровскую выразительность. Но уловить подлинный склад каждого лица было невозможно — быстрые языки пламени взвивались, кивали, разлетались в воздухе. Пятна теней и хлопья света беспрестанно меняли место и форму. Все было неустойчиво, трепетно, как листва, и мимолетно, как молния.
Впадины глазниц, только что глубокие и пустые, как в голом черепе, вдруг до краев наливались блеском. Худая щека миг назад была темным провалом, а теперь она сияла. Изменчивый луч то углублял складки на лицах, то совершенно их сглаживал. Ноздри казались черными колодцами, загорелые руки — позолоченным лепным орнаментом. То, что по природе своей лишено было блеска, вдруг покрывалось глазурью, а глаза вспыхивали, словно фонарики.
У молодых людей, собравшихся вокруг костра, явно было хорошее настроение, и один из них отплясывал джигу, подпевая сам себе. Правда, голос у него был хлипкий и тонкий, похожий на жужжание пчелы в дымоходе:
Пойду я к королеве, граф,
Войду в ее покой
И исповедую ее,
И ты пойдешь со мной.
Надень монашеский наряд,
И я надену тоже,
И к королеве мы с тобой
Войдем как люди божьи.
Потом он задохнулся, и песня оборвалась. Остальные рассмеялись.
— Славная песня, да только не под силу твоим легким. Тебе еще тренироваться и тренироваться.
— Зато я знаю эту песню, а вы нет.
Твоим приказам, мой король,
Я повинуюсь свято,
Но королева пред тобой
Ни в чем не виновата.
Он спел еще один куплет и наконец-то окончательно умолк.
Мэгги и Джозеф остановились в нескольких десятках метров от костра. Это произошло скорее по его желанию — рука Джозефа внезапно обвила пояс Мэгги, прежде чем она успела понять его намерения, и он страстно поцеловал ее.
Она не сопротивлялась, но после того, как он отпустил ее, губы ее задрожали, в лице мелькнула радость, потом сомнение. Все ее обрывки мыслей обозначились с предельной четкостью в этой бегущей смене выражений. Казалась, вся ее долгая, сложная жизнь струится сквозь нее, открытая взгляду, как прозрачный до дна ручей.
— Джозеф, что вы делаете, — тихим, слабым голосом сказала она, — ведь мы знакомы с вами только три дня.
