Алексей Чурбанов - Грешники
— Валентин Иванович, — сказал он, выслушав Шажкова, — прежде всего, нужно оформить ДТП. Я сейчас пришлю своих ребят из ГИБДД, они всё быстро сделают. Если у вас есть с собой деньги, дайте им по тысяче рублей, чтоб веселее работалось, если нет — то и ладно. Эвакуатор я тоже вызову. Вы его дождитесь и отдайте водителю документы на машину. А завтра позвоните мне в обед, и решим, что дальше делать.
«Вот что значит деловой человек», — с уважением подумал Валя.
На следующий день Шажков, как договорились, позвонил Николаю, и тот отстранённым голосом посоветовал машину не восстанавливать, а продать по остаточной цене.
— За сколько? — спросил Валя.
— Посчитаем, — ответил Николай, быстро перейдя на гораздо более подходящий ему деловой тон, — но, думаю, не больше восьмидесяти тысяч. Машина — четырёхлетка. Кузов восстановлению не подлежит.
— На сотку не потянет? — скорее для порядка уточнил Шажков, знавший, что всё уже посчитано и названная сумма являлась коммерческим предложением, или, как модно говорить в деловых кругах, офертой.
— Восемьдесят пять, не больше.
— Хорошо, договорились.
— Заезжайте на Салова за деньгами или пересечёмся где-нибудь в центре. Продажу я оформлю.
— Спасибо, Николай. Вы меня выручили. У меня, честно говоря, машина сейчас — это последняя из забот.
— Новую будете покупать, обращайтесь, помогу.
— OK, — итак, этот вопрос Шажков решил быстро.
Дома он промыл перекисью, найденной в кухонном шкафу, свежие царапины на лице, с неудовольствием отметив, что они испортили ему физиономию гораздо больше, чем ссадина, полученная в парке. Шажкову хотелось обдумать всё, что случилось за последние два дня — для него это было критически важно сейчас, — но звонок мобильного телефона не дал такого шанса. Мужской голос в трубке, назвавшийся лейтенантом с неразборчивой фамилией, предложил Валентину прийти в милицию для дачи показаний.
2
Валентин Шажков уж и не помнил, когда в последний раз был в милиции. Наверное, лет пять тому назад, когда он, возвращаясь подшофе после встречи с другом Фелинским, был остановлен на входе в метро «Площадь Восстания» (причем при задержании Валя машинально дёрнулся, поцарапав палец сержанту) и препровождён в обезьянник, где провёл несколько часов в компании двух алкашей. У Шажкова не было в правилах предлагать деньги без особой надобности, но в тот раз надобность как раз была, только вот денег не было. Валя честно сообщил об этом сержанту, извинившись попутно за поцарапанный милицейский палец. Сержант с задумчивым видом ушёл в дежурку советоваться с напарником. В результате Шажкова продержали до полуночи, лениво попугивая вытрезвителем, потом отпустили, протрезвевшего уже самостоятельно, оформив предупреждение. Валентин не чувствовал ни злости, ни обиды на этих парней (в конце концов, он и впрямь был навеселе), и они это видели, может быть, потому и отпустили.
Вообще Шажков, как, наверное, любой обычный российский гражданин, относился к милиции с осторожностью и по возможности старался с ней не пересекаться. Но не настолько, чтобы терять разум и ожидать подвоха от каждого парня в милицейской форме. Эти парни чаще вызывали сочувствие, чем страх.
Поэтому Шажков с болью смотрел, как молниями пронзает ненависть, смешанная со страхом, пространство московских или питерских улиц, когда горстка неглупых и не трусливых, в общем-то, людей, именующих себя «несогласными» или ещё кем-то в этом роде, собирается на очередной под кривым предлогом запрещённый властями митинг и получает по лихим головам и согнутым в защитном движении спинам дубинками от деревенских парней, наряженных в маски и одетых в чёрную униформу ОМОНа. Иногда Валентину приходило в голову, что это — обычная (забытая, но живучая) классовая ненависть, перемешанная со страхом, настоянным на нехорошей исторической памяти и вопиющем невежестве и той и другой стороны в отношении друг друга. При этом с обеих сторон — от руководства ли или от духовных вождей — виделась какая-то скрытая усмешка, указывающая на наличие игры, правила которой известны только её участникам, но в которую обе стороны старались втянуть через радио, телевидение, прессу множество людей, тут же деля их на своих и чужих. Шажкову претило участие в деятельности, ведущей, как он полагал, к разжиганию взаимной ненависти и страха.
А ведь он с юности сочувствовал диссидентам, завидуя их внутренней свободе, упрямству и смелости. Прощал зашоренность и отсутствие интереса к людям не их круга. По закваске диссиденты были для Вали людьми герценовской формации, унаследовавшими и романтизм, и разочарование, и ненависть той эпохи. В молодости он сам активно участвовал в крамольных политических дискуссиях, а потом в уличных акциях, митингах и пикетах. Не занимайся Валя музыкой, он вполне мог по молодости сделаться уличным политиком. Повзрослев, Валентин стал пытаться ставить себя на место других, и с удивлением (да и не без досады) обнаружил, что он может представить себя как на месте борца-диссидента, с бесстрашным презрением идущего под удары резиновых дубинок, так и на месте парня в маске, получившего приказ «пресечь беспорядки» и не имеющего возможности поступать по собственному усмотрению. В этой компромиссной позиции была своя логика и даже своя сила, но она не давала ответа на вопрос, как избежать столь чуждой и противной Шажкову ненависти между гражданами одной страны.
Районное ОВД размещалось в отдельно стоящем двухэтажном здании, снаружи покрашенном в весёленький розовый цвет. Внутри оно было поделено на две неравные части, которые Шажков условно обозвал про себя «хозяйская часть» и «службы». «Хозяйская часть» была отремонтирована по доперестроечным стандартам — немодно, но аккуратно. Может быть, только перегружена фанерой, которая должна была напоминать столь популярные раньше в присутственных местах деревянные панели на стенах до пояса, отстроченные трогательными лакированными реечками. Кабинет № 105, куда пригласили Валентина, находился в «хозяйской части», однако сначала Валя повернул было направо, за дежурку и как будто окунулся в детективные сериалы 90-х, где в декорациях несвежих стен, сломанных стульев и прожженных сигаретами столов по протоптанному до бетона линолеуму ходили в разномастной одежде курить на лестницу простые российские парни-опера. С лестницы тянуло холодом и кислым запахом размокших окурков.
Валентина быстро развернули обратно в «хозяйскую» половину, и вскоре он оказался в небольшом светлом кабинете с двумя сдвинутыми столами, за одним из которых сидел молодой человек в штатском, рыжеволосый, белокожий, с россыпью веснушек вокруг носа, и, насвистывая, быстро набирал на компьютере текст, вглядываясь в экран пузатого монитора. Через секунду открылась дверь, и в кабинет вошёл лейтенант, постарше и поплотнее штатского, темноволосый с внимательными, несмеющимися глазами. Он указал Шашжову на стул, а сам отошёл к окну и первый прервал молчание.
