Людмила Маркова - Небо любви
— Ты как назойливая муха, — фыркнула я.
— Иногда отвращение к мухам легко превращается в симпатию к паукам, — усмехнулся Валерка.
— Кажется, шторм прекратился, можно искупаться, — заметила я.
— Ты уже вчера накупалась, — хмыкнул Сомов, но все-таки пошел вслед за нами в воду.
Майк предложил сделать мостик для ныряния, но Сомов сказал, что хочет поплавать и уже через секунду брассом рассекал воду. Я окончательно убедилась, что Майк ничего не знает о прошедшей ночи. Меня охватил страх от одной мысли, что ему станет это известно. Чувство духовного оскудения охватило меня, и мои былые победы больше не льстили моему тщеславию, а заставляли почувствовать стыд.
— Зря я тебе рассказываю о себе такие непривлекательные вещи, хорошо еще ты не услышал дальнейшего продолжения этой истории, — с горечью сказала я.
— Бедная моя Лу, сколько же в тебе эмоций. — Майк обнял меня в воде. — Ты, словно маленькая девочка, вдоволь не наигравшаяся в куклы. Ты такая смешная и такая естественная, ты настоящая, живая, трепетная, такая жадная до жизни. И такой ты мне нравишься еще больше. Только послушай, что думал намного обогнавший свое время великий ученый-мудрец, а не только поэт, превозносящий вино и женщин, как считает наш командир.
Уж этого он мог и не уточнять. Я восхищалась поэтическим гением великого персидского поэта, интересовалась его судьбой и знала о нем гораздо больше, чем предполагал Майк. Это был не только поэт, но и мудрейший философ, и удивительный астролог, и талантливый математик, и увлеченный астроном. Его стихи получили признание только через семьсот с лишним лет, чудом сохранившись в столетиях.
Нет, чувственная страсть с любовью не дружна,
Их видимая связь — лишь видимость одна.
Коль птицу радости начнешь кормить распутством,
Не сможет и забор перелететь она.
Майк произнес это спокойно, без всякого пафоса и нежно провел рукой по моему лицу.
Я чувствовала, что краснею, хотя думала, что давно утратила эту способность. Впервые меня поняли и пожалели, а не упрекнули и не осудили. И впервые за многие годы я ужаснулась собственной порочности. Бывало и раньше, что я испытывала угрызение совести. Но такого чувства, как тогда, я не испытывала ни разу.
Глава двадцать третья
Свет превечный
Юлька снова окунулась в свою стихию, где герои ее романа, прекрасные душой и мужественные сердцем, искали смысл жизни и свое назначение в ней, принося себя в жертву. Жили, кипя. Страдали, любя. Сражались, побеждая. Спасали, погибая.
А ведь совсем недавно она и не предполагала, что увлеченно начнет писать роман и почти закончит его. Только как его издать?
Ей помог случай, и Юлька была благодарна судьбе, пославшей удачу. Она летела из Парижа и обратила внимание на мужчину приятной наружности, сидящего в кресле экономического класса и увлеченно печатающего на своем ноутбуке. Что-то знакомое увидела она в чертах пассажира, словно не однажды его встречала, но никак не могла вспомнить. «Неужели это он — известный писатель», — сверкнула вдруг догадка.
— Мы — почитатели вашего творчества и относимся к вам с большим уважением. Я приглашаю вас в салон первого класса, где у нас есть свободные места, — сказала подошедшая стюардесса-инструктор Таня Новикова, героически отличившаяся когда-то при разгерметизации самолета, вылетающего в Ханой.
«Да, это он, я не ошиблась».
— Как известно, читатели читают, а почитатели почитывают, — пошутил писатель.
В ответ Таня назвала несколько его произведений и даже описала основную идею одного из романов этого автора.
— Я извиняюсь за мою несправедливую, хоть и шутливо брошенную фразу и весьма польщен, что такие молодые красивые девушки знакомы с моими работами, — улыбнулся писатель своей потрясающей улыбкой.
Присутствие такой стюардессы, как Таня, делало все вокруг приветливым и уютным. После того как довольный писатель, отведавший хорошего французского коньяка, начал раздаривать книги с именной подписью, Таня завела речь о Юлькином романе. Она так красочно расписывала не оцененный никем талант своей коллеги, что писателю стало любопытно взглянуть на автора будущего литературного шедевра. Кратко ознакомившись с темой, затронутой ею в романе, он проявил к ней участие, предложив обратиться в издательство, где финансовым директором работал его сын.
— Вот вам телефон издательства. Присылайте свою рукопись, не опасаясь, что она пропадет, и если после прочтения она будет одобрена редактором, то ваш роман выйдет в свет. Удачи вам, а я предупрежу сына.
— Спасибо, — растерянно сказала Юлька, совсем не ожидая такого исхода. Вечером того же дня, охваченная вдохновением, она дописала свой роман.
«Еще в университете преподаватель по атеизму, обладающий редким тенором и производящий такое впечатление, что сам поет в церковном хоре, заставил задуматься о Божественном начале. Я знала наизусть десять заповедей Закона Божиего, в которых содержится два вида любви, любовь к Богу и любовь к ближнему, размещенных на двух скрижалях. Но мои помыслы и поступки, противоречившие, по крайней мере, половине из этих заповедей, погружали меня в недра тартара. Я даже в мыслях не смела приблизиться к светлому образу, опасаясь оскорбить его этим, и считала недостойным осквернять своим присутствием святыню, коей представлялась мне церковь. Я бы с радостью бросилась на колени и покаялась бы в своих прегрешениях, но не была уверена, что не совершу их вновь. А следовать за Божественным Учителем только до тех пор, пока не придется бороться со страстями, а потом, в силу своей слабости, отречься от Его учения, представлялось мне еще более греховным.
Лицо Майка казалось мне привлекательным своеобразной красотой, то ли от чистоты его души, то ли от льющейся лазури. Я не знаю, кому из нас в голову пришла идея — уйти после ужина на пляж, но мы оказались здесь одинокими, словно заброшенными на необитаемый остров, странниками и радовались этому, как дети. Сгущались влажные сумерки. Океан фосфоресцировал, озаряясь лунным светом. Вдали у самого горизонта мелькнул таинственный корабль, обозначенный ярким маячком. Он казался призрачным в этой тишине и безмолвии. Мы завороженно смотрели в одну точку и слились в этом единении мыслей и чувств.
Я вдаль смотрел, щемящей грусти полн.
Мелькал корабль, с зарею уплывавший,
Средь нежных, изумрудно-пенных волн,
Как лебедь белый, крылья распластавший.
Я процитировала строчки Андрея Белого и тут же почувствовала на своих плечах ласковое тепло любимых рук.
