Анна Смолякова - Замок из песка
— Что там за картину у тебя подмочили? — поздоровавшись, спросил Антон.
— А! — художник махнул рукой. — Не картину, эскиз еще только… Но все равно обидно!
— Я уж боялся: не «Озеро» ли?.. Вот даму специально привез на него посмотреть. Кстати, знакомься — Настя.
— Кирилл. Очень приятно, — представился художник.
Я несколько замялась и спросила:
— А по отчеству?
— Без отчества. Просто Кирилл.
На том и порешили.
Потом он провел нас в свою мастерскую — огромную пустую комнату с прямоугольными окнами под самым потолком и тремя обычными электрическими лампочками, висящими на длинных шнурах. Кругом стояли мольберты с натянутыми холстами. Какие-то картины были уже закончены, на некоторых холстах виднелись лишь отдельные цветные мазки.
«Озеро» я увидела не сразу: его загораживало странное сооружение, похожее одновременно и на перевернутую метлу, и на вешалку для одежды. А когда увидела — замерла в безмолвном удивлении. Не знаю, был ли Кирилл великим художником. Но его картины, а особенно «Озеро», казались написанными специально для меня.
Изображенное на холсте то же самое озеро, что мы видели вчера в лесу, выглядело совсем другим. Оно было лебединым… Нет, над деревьями не кружили прекрасные белокрылые птицы, не садились на воду, не прятали голову под крыло. Но это озеро жило, оно светилось изнутри, оно дышало, было прекрасным и настоящим. Смешной Кирилл в бархатном берете разглядел в нем то, что не увидела вчера я — злая, перепуганная и дрожащая. И простая, азбучная истина вдруг наполнилась для меня особым смыслом: то прекрасно, что освящено (или освещено?) любовью. Ну, не было света и красоты в моей наскоро сляпанной Одетте! И бесполезными оказались бы все технические экзерсисы. А все оттого, что абсолютно нет света во мне самой. Я и в самом деле его не чувствовала, как ни прислушивалась. Наверное, просто очень давно не видела Алексея…
Кириллу явно польстили внимание и грусть, с которыми я разглядывала картину. Во всяком случае, наблюдал он за мной с явным удовольствием. А когда я отошла от мольберта, вдруг сказал:
— Настя, мне очень бы хотелось написать ваш портрет. Приходите ко мне в мастерскую, когда вам удобно. Это займет не так уж много времени.
— Я бы с удовольствием. Но времени, к сожалению, нет совсем. — Мне снова представились утренние пробежки от дома до «оптовки», потом разгуливание по Черкизовскому рынку с сумкой-тележкой и наконец вечерний обход Домов культуры.
Кирилл отказом опечалился, но надежды не потерял:
— А чем вы занимаетесь, что у вас совсем не остается времени?
— Тете помогаю, на ры…
Я хотела сказать про беляши и трубочки, но Антон вдруг перебил меня:
— Настя — балерина. Причем очень хорошая балерина, — и на секунду задержал на мне взгляд своих удивительных глаз.
Кирилл загрустил еще больше:
— Ну вот, первый способ вербовки натурщицы не сработает… Я хотел сказать, что куплю вам за это сладостей. Каких захотите: хоть конфет, хоть халвы, хоть пирожных. Но вам ведь сладости нельзя? И вообще лакомствами вас не соблазнишь?
Я рассмеялась и пообещала милому художнику, что обязательно приду ему попозировать. Позже. Как только разберусь со своими проблемами. А уже в машине спросила у Антона:
— Почему ты сказал Кириллу, что я балерина? Постеснялся знакомства с рыночной торговкой?
— А ты ощущаешь себя в душе рыночной торговкой? — Он удивленно повел бровью. — Мне почему-то казалось, что нет… И потом, есть еще такая штука: мысль, облеченная в слова, начинает действовать. По принципу: «как скажешь, так и будет». Вот я и сказал, что ты прекрасная балерина…
— Вовсе не прекрасная. Я и всегда-то это знала, а сегодня, на «Озеро» глядя, еще больше поняла… Понимаешь, уходит из меня все, чем меня четыре года в училище накачивали. Да во мне это и до хореографического было, а сейчас — нет… И не в технике дело. Точнее, не только в ней…
— А зачем ты приехала в Москву? — неожиданно спросил Антон. — Почему сбежала из своего Северска, если там и с театром все складывалось?
Я секунду помедлила. Проще всего было бы сказать все как есть: мол, поехала за любимым мужчиной, надеясь неизвестно на что и мечтая-то, собственно, только видеть его рядом. Но подобная откровенность вдруг показалась мне неуместной. Да и взгляд Антона, внимательный, изучающий, странный, почему-то тревожил и смущал.
— Карьеру делать поехала, — соврала я. — В Северске прим и без меня хватает, а здесь труппа одна театральная образовалась. Молодая совсем, практически без репертуара. Тем более знакомые ребята уже сюда уехали… Но пока я их базу нашла, они уже в другой Дом культуры перебрались. И никто не знает — куда… Что ж поделаешь? Искать буду.
— А название у них какое-нибудь есть?
— Не знаю.
— Ну а фамилия главного балетмейстера или директора?
— Рыбаков у них балетмейстером. Только по одной фамилии его через справочное не найти.
— Кроме справочного, есть множество других каналов, — усмехнулся Антон. — И давай-ка еще на всякий случай фамилии твоих знакомых, которые в этой труппе уже танцуют.
— Иволгин Алексей, — тихо произнесла я, чувствуя, как привычно и немного жутко холодеет в груди при звуках любимого имени. — Алексей Александрович… Просто я про него одного точно знаю. Остальные, может, зацепились, а может — по другим театрам разбрелись.
— Разберемся, — кивнул Антон и завел машину.
Возле подъезда мы попрощались. Формально нас больше ничего не связывало, кроме его призрачного обещания помочь отыскать труппу Рыбакова. Да мне и не хотелось с ним видеться больше! В конце концов, кто он такой? И сердце мое, и мысли были заняты только Алексеем. А Антон? Ну что Антон? Я испытывала к нему чувство человеческой благодарности, и с ним было легко и надежно.
Наверное, мне просто не хватало именно этой надежности, потому что, когда он спросил: «Можно ли приехать завтра?», я ни с того ни с сего ответила: «Можно».
На прощание он сжал кончики моих пальцев, но только в рамках приличия. И я заметила, что у него очень красивые руки с чуть набрякшими суставами и удлиненными фалангами пальцев…
* * *— Ты посмотри, руки-то какие красивые! — качала головой Жанна Викторовна, разглядывая фотографию Иволгина — не ту, что висела у меня над кроватью в Северске, а другую — из «Конька-Горбунка». — А лицо, а фигура!.. Не то что этот твой хлыщ на иномарке.
Фотография была извлечена на свет Божий в связи с некоторой смутой, поселившейся в моей душе. До сего момента она преспокойно лежала на дне сумки и успокаивала меня одним фактом своего существования.
