Маша Царева - Замуж за «аристократа»
Однажды Мордашкин сказал:
– Катюша, мой приятель приглашает нас к себе на дачу на шашлыки. Поедешь?
– Вряд ли, – скривилась я. – Я типичное дитя города. Терпеть не могу комаров, запах костра, зябкий ветер. В общем, все то, что другие называют романтикой.
– Жаль. Там будет Саша. – Он внимательно наблюдал за моей реакцией.
– Поеду, – не раздумывая, сказала я.
Саши там, конечно же, не было. Мордашкин опять обманул, а я попалась на его уловку, как глупая первоклашка.
Впрочем, я быстро утешилась. Приятель Мордашкина оказался обласканным властью писателем. А дача, находившаяся в элитарной Барвихе, больше напоминала шикарный коттедж. На этой даче был телевизор с видеомагнитофоном, телефон с московским номером и ванная с горячей водой. Шашлыки готовил специально нанятый повар, а нам оставалось только сидеть в роскошно обставленной гостиной и запивать восхитительное мягкое мясо сладким домашним вином. Сплошной комфорт.
Кроме нас, на «даче» находилась любовница писателя, молоденькая девочка с лицом восьмиклассницы и фигурой порнозвезды.
– Меня зовут Карина, – манерно представилась она, – я собираюсь стать актрисой.
– Карочка будет сниматься в фильме по моей новой книге, – тут же объяснил писатель, впрочем, от меня не укрылось, что при этом он многозначительно подмигнул Федору. Я уже успела познакомиться с нравами кинотусовки и с тем, что киношники всячески привечают молоденьких сексапильных дурочек, приманивая их заманчивым словом «съемка». На минуту мне стало жаль Карину, но потом я решила, что наверняка она знакома с правилами игры. Да и Мордашкин, смеясь, шепнул мне, что раньше эта Карочка была любовницей одного второсортного режиссера, а до него встречалась с диктором телевидения, который пообещал сделать из нее вторую Валентину Леонтьеву.
Весело было на даче у писателя. Крепким было домашнее вино. После третьего бокала мне захотелось танцевать. И я, ничуть не стесняясь, танцевала, и все мне аплодировали. Я ловила на себе завистливые взгляды Карины, которая танцевать, видимо, не умела, и восхищенные – Федора и писателя. Мне было так хорошо, я была почти счастлива!
А потом писатель принес гитару и начал неловко пощипывать струны, а мы пели – хором и невпопад. Про солнышко лесное, про Учкудук, про облака и Абакан – в общем, про все то, о чем принято петь в подобных ситуациях.
Как я умудрилась так напиться? Когда я отключилась? Где был мой разум?
Помню только, что в какой-то момент я обмякла в кресле, мне мучительно захотелось спать. Кто-то наклонялся надо мной и о чем-то меня спрашивал, но мне было лень даже поднять голову с подлокотника. Потом чьи-то уверенные руки вырвали меня из плюшевых объятий кресла и отнесли наверх, в одну из уютных писательских спален…
Проснулась я утром следующего дня, томная и голая. Я лежала в незнакомой комнате, на незнакомой кровати, а рядом со мной, сладко похрапывая, спало незнакомое голое тело. Впрочем, приглядевшись, я с ужасом сообразила, что тело принадлежит Мордашкину! В обнаженном виде он понравился мне куда меньше, чем в одетом. Какой-то розовый, круглый, безволосый…
Меня словно током подбросило на кровати. Первым делом я натянула джинсы и свитер и только потом растолкала Федора.
– Девочка моя, Катенька, – он попытался было нежно привлечь меня к себе, но я проворно отскочила в сторону.
А потом между нами состоялся неприятный разговор. Я кричала, плакала и чуть ли не обвиняла его в изнасиловании. А он растерянно разводил руками, мрачно курил и клялся, что я сама начала к нему приставать.
Мы уезжали с писательской дачи разными электричками.
На следующий день мне пришлось явиться на «Мосфильм» – не могла же я пропустить озвучивание своей роли. Федор держался со мною холодно, но вежливо. Мы оба умели абстрагировать работу от личной жизни.
Когда же работа над фильмом закончилась, Мордашкин пробовал мне звонить, приглашал в ресторан и в Дом кино, обещал привести с собою Дашкевича, но я была неумолима. А через несколько месяцев после дачного приключения я поняла, что беременна. Но ему, разумеется, ничего не сказала.
Однажды – это было поздней осенью – Федор вновь позвонил мне после долгого молчания.
– Катюша, – сказал он, и я сразу поняла, что Мордашкин волнуется.
– Что?
– У меня есть две новости. Хорошая и плохая.
– Начни с хорошей, – усмехнулась я.
– Тебя заметили. Кусочек с твоей героиней получился очень удачным, смешным. Один мой знакомый режиссер, Роман Рокецкий, хочет попробовать тебя на главную роль в своем новом фильме.
Я присвистнула. Роман Рокецкий уже тогда был знаменит. Он бы не стал пробовать на главную роль лишь бы кого.
– А плохая новость?
– Не знаю, как тебе сказать… Мне только что позвонили из Риги. Там Саша. У него были съемки… В общем… Ты знаешь, он как следует набрался в ресторане, дуралей, снял какую-то девицу и повез ее к себе в гостиницу. – Федор нервно сглотнул. – Он был за рулем, пьяный совсем… В общем, поехал по встречной. Девица всмятку, а он в больнице, в коме… Прессе еще не сообщали. Хочешь, поедем в Ригу вместе?
В Ригу я не поехала. Александр Дашкевич скончался через несколько часов после телефонного звонка Федора.
И Мордашкина я больше никогда не видела. Одно время его считали перспективным, но потом он как-то затерялся – говорят, эмигрировал в Лондон.
Фильм Романа Рокецкого сделал меня всесоюзной звездой.
А родившегося ребенка я назвала Александром…»
…Одним из главных открытий года на артвыставке в Манеже была единогласно признана молодая художница Александра Савенич. Нострадамус и Алина Крамцева поссорились насмерть, обсуждая, на чьем стенде будет присутствовать Шура. Нострадамус с пеной у рта доказывал, что он первым открыл ее талант, к тому же «Коммуналка» располагала тремя Шуриными работами (в том числе и натюрмортом с веником, засветившимся на трех телевизионных каналах), а «Восток» всего двумя. В итоге Шуре, словно одушевленному маятнику, пришлось курсировать между Алиной и Нострадамусом. Впрочем, для нее самой это, наверное, был оптимальный вариант – по крайней мере, каждый журналист счел своим долгом дважды взять интервью у новой богемной звездочки.
Так началась ее новая жизнь – светская, загульная! Еще в январе она была никому не известной Шурой, а в марте ее уже называли «светским персонажем». Время от времени Шурина крошечная фотография появлялась в светской хронике глянцевых журналов.
Веселая непосредственная Шура понравилась журналистам. И на следующий день после закрытия артвыставки ее пригласили в ежедневную утреннюю программу. Доброжелательные ведущие расспрашивали Шуру о том, что она думает о современном искусстве, а она хохотала в камеру, совершенно не заботясь о том, что находится в прямом эфире, шутила, дразнила ведущих. В результате после эфира к ней подошел продюсер – улыбчивый бородач.
