Свет твоих глаз (СИ) - Лактысева Лека

Мои руки тут же зажили собственной жизнью: погладили гладкие бедра, проследили изгибы талии, добрались до груди.

Ника сама прижала к ней мои ладони, выгнулась, покачнулась…

― Только попробуй уйти, Скворцов! ― прошептала грозно. ― Только посмей меня оттолкнуть!

Я должен был это сделать. Обязан!

...и не смог.

Содрал гребаную повязку с глаз, чтобы не мешала. Зарылся носом в ложбинку между нежными полушариями. Отыскал губами уже затвердевшие чувствительные вершинки, сначала одну, потом ― вторую. Из груди против воли вырвался протяжный рык.

Слова вдруг забылись все разом, будто никогда не умел говорить. Остались только обрывки мыслей и рваные хриплые междометия. Я то выкрикивал их, то выстанывал, забывая дышать, содрогаясь от нестерпимой потребности целовать, терзать, пронзать собой покорное женское тело, так идеально совпадающее с моим собственным, будто нас создавали, как два кусочка единого пазла.

44. Вероника. Антресоль

Эд пришел! На второй этаж, в спальню. Сначала ― в свою, потом ― ко мне. Я ждала и не ждала, что это произойдет. Но, когда увидела его, от радости и облегчения растеряла способность говорить и двигаться. Только сидела и смотрела, как он бродит наощупь и шепотом повторяет мое имя. По щекам текли слезы. В горле першило. Все-таки муж любит меня! Его отстраненность, его враждебность ― все это напускное!

Сморгнув слезы, собравшись с силами, я схватила Скворцова за руку и уволокла в свою спальню. Он не сопротивлялся. Правда, потом, когда мы уже лежали, расслабленные, измотанные бурным единением, он попытался заговорить.

― Вероника, я не…

― Молчи! ― чутье подсказывало, что мне вряд ли понравится то, что я услышу. ― Все разговоры ― завтра.

Эд неохотно умолк. Поцеловал меня в ухо, прикрыл глаза и задремал. Я тоже уснула ― спокойно и глубоко. Так, как давно не спала!

Утром сбежала из кровати раньше, чем муж успел проснуться. Спустилась вниз, захлопотала над завтраком.

Эд спал дольше обычного. Только в начале девятого появился на верхней площадке лестницы ― с растрепанными отросшими волосами, со следом подушки на щеке.

― Ника? ― окликнул негромко. ― Ты почему не разбудила меня?

― Хотела, чтобы ты выспался. Спускайся. Завтрак на столе.

Муж вздохнул, покачал головой:

― Спасибо, но я бы хотел, чтобы ты выслушала меня…

― Выслушаю обязательно. Вот на прогулке и выслушаю.

Завтракал Эд без аппетита, но послушно съел все, что я ему подала ― омлет с овощами и сосисками, тосты с маслом и джемом.

Наконец, мы выбрались на улицу. Я ждала, что Скворцов начнет выяснять отношения прямо у подъезда, но он набрался терпения и молчал, пока мы не добрались до парка и не отпустили Найджела бегать.

― Теперь ты готова выслушать меня?

― Говори, ― неохотно разрешила я, внутренне подбираясь, будто готовилась к драке.

Готовилась не напрасно.

― Ника, я… сделал ошибку, за которую теперь придется расплачиваться нам двоим.

― И в чем ты ошибся?

― Я не должен был звать тебя замуж. Помнишь, ты спрашивала, зачем я вызвал консультантов по семейному праву?

― Да…

― Я сделал все, чтобы ты не осталась без жилья и без средств… чтобы у тебя была возможность путешествовать, отдыхать, строить свою жизнь ― без меня. Я прошу развода. ― последние слова Скворцов выдавил через силу и с такой гримасой, будто у него разболелись все зубы разом.

― Нет. ― Мне пришлось постараться, чтобы мой голос не дрожал и звучал спокойно и уверенно. Внутри все тряслось, а горло сводило от сдерживаемых рыданий. Идиот! Он правда решил, что я позволю прогнать себя? ― Можешь подавать в суд, Скворцов! И вызывать приставов, чтобы они выселили меня из твоей квартиры. По своей воле я никуда не уйду!

― Пожалуйста, Ника… ты не должна из-за меня гробить свою жизнь. Я хочу, чтобы ты нашла свое счастье…

― А если я уже нашла его, и другого мне не надо?! ― моя выдержка лопнула, как мыльный пузырь, и истерика, которую я старательно сдерживала целую неделю, выплеснулась наружу хриплым криком. ― С чего ты взял, что лучше меня знаешь, где и с кем я буду счастливой? Почему не позволяешь, чтобы решали за тебя, а сам берешься решать за меня? Сколько можно, Эд?!

Я выкрикивала эти вопросы и колотила кулаками по широкой груди мужа. Губы плясали, по щекам катились слезы, вязаная шапочка съехала с маковки и упала под ноги, порывистый февральский ветер тут же разворошил мои небрежно сколотые волосы, но мне было все равно.

― Ника…

― Что ― Ника? Ну вот что ― Ника?! Я тебе что ― игрушка? Захотел ― купил, захотел ― выбросил! С людьми так не поступают! Даже с наемными работниками! А тем более ― с близкими!

Скворцов не выдержал: обхватил мои кулаки широченными ладонями, принялся целовать костяшки замерзших пальцев.

― Это больно, я знаю. Мне тоже больно! Просто невыносимо… Но так ― правильно. Я не требую, чтобы ты согласилась прямо сейчас. Давай ты подумаешь пару дней, потом мы вернемся…

― Я все сказала! Мне нечего добавить! ― уже не прокричала, скорее, проскулила я. ― Ты ― упертый баран, который слышит только себя! Вбил в голову какую-то чушь… а о родителях ты подумал? О брате? Думаешь, они обрадуются, когда узнают, что ты меня прогнал и остался один?!

― Им придется смириться.

― Уверена: они не смирятся. Они будут на моей стороне, вот увидишь!

― И все же… два дня, Ника. Тебе нужно остыть и подумать…

Я только покачала головой, хотя знала, что Эд не увидит этого жеста. Ладно! Я потерплю два дня! Посмотрим, что он сделает, когда снова услышит от меня категорическое «нет»!

Не дождавшись новых возражений, Скворцов перехватил меня за плечи, обнял, и так и держал в охапке, пока не затрезвонил таймер в его смартфоне, извещая, что полчаса прошло, и можно вести Найджела домой. Я не пыталась оттолкнуть его. Грелась в родных руках и грела собой мужа, замерзшего за неделю одиночества, к которому он сам себя приговорил.

По возвращении домой Эд как всегда спрятался от жизни в своем кабинете. Я не стала выковыривать этого рака-отшельника из его норы. Хочет сидеть один и дальше упиваться своим горем ― пожалуйста! Но ― только до обеда.

У меня в планах была уборка. Нет, квартиру в целом убирали специалисты из клининговой компании, но вот в кладовую на втором этаже я их не пускала. Сама еще не успела изучить все ее уголки, полки, ящики и ― антресоли. Вот антресоли-то и числились в моих планах на этот день.

Я вооружилась ведром с водой, влажной тряпкой, щеткой с совком и табуретом. Перенесла все это в кладовку, влезла на табурет, открыла дверцы и принялась извлекать на свет божий коробки, полиэтиленовые пакеты, бумажные свертки. Впрочем, были там и более интересные вещи: пара фотоальбомов, гитара с растрескавшимся от времени лаком на деках.

Сложив все это богатство в углу у дверей, я взяла тряпку и снова полезла на табурет: надо же погонять вековые залежи пыли! Потянулась рукой к стене, нащупала еще один предмет: сложенную свободной бухтой веревку. Чтобы не спускаться лишний раз с табурета, стряхнула с нее пыль: все равно пол буду мыть, и повесила бухту себе на шею. Снова схватилась за влажную тряпку, и тут из глубин антресоли выбежал паук. Добежал до края, выпустил нить паутины и начал спускаться по ней вниз ― прямо мне в декольте!

Паук был огромный, с мохнатым телом и толстыми мохнатыми лапами.

Я завизжала, шарахнулась от него, сделала короткий шаг назад… нога встретила пустоту. Я взмахнула руками, табурет вывернулся из-под ноги, и я полетела спиной вниз.

Копчик! Локоть! Затылок! Боль!

Темнота…

45. Эдуард. Крик

Позвольте представиться: я ― Эдуард Евдокимович Скворцов, клинический идиот. Потому что только идиот после недели холодности и враждебности, которая должна была убедить жену в том, что я разлюбил, что больше не хочу быть вместе ― падает в постель и самозабвенно любит эту самую жену. Все насмарку! Все ― зря!