Виктория Токарева - Гладкое личико (сборник)
Но что-то было перед тем… Что-то очень важное. А… он не должен был пересаживаться. Когда она сказала: «Давай поменяемся», – надо было ответить: «Да ладно, сиди, где сидишь». Они бы не остановились и проскочили тот поворот. Три минуты ушло на пересадку. А за три минуты они миновали бы поворот, за которым стояла смерть. За кем она охотилась? За шофером? За Олегом? За кем-то из них. За Олегом. А Ирочка подставилась. И прикрыла. Взяла на себя. Теперь он есть. И ее почти нет.
Олег рвался в операционную, говорил, что он хирург. Говорил нормальным голосом, но все вокруг его почему-то боялись. Не пустили. Потом он бежал по лестнице. Стоял у грузового лифта. Лифт открылся, выкатили носилки с Ирочкой. Голова в бинтах, глаза закрыты, личико оливковое, бледное до зелени. И какое-то жесткое, как будто вытащили из морозильной камеры. Не она. Но она.
Он шел к ней и не мог ухватить. И не удержал. И она разбилась. Вот в чем дело. Он ее не удержал. Она доверилась – на! А он не удержал.
…Свечи под стеклянным колпаком. Цветы и свечи.
Однажды в театре шли по лестнице. Кончился спектакль. Спускались в гардероб. Он впереди. Она сзади. Он спиной чувствовал, что она сзади. И вдруг стало холодно спине – холодно-знобко. Обернулся. Ирочка отстала, и кто-то другой прослоился, оказался за спиной. Ирочка шла через человека. Олег дождался, взял ее за руку. Только он и она. Одно целое. И никого в середине – ни матери, ни друга. Одно целое. Так было. Есть. И будет. Она взяла на себя его смерть. Он возьмет на себя всю ее дальнейшую жизнь, какой бы она ни была, эта жизнь. Мать поможет. Матери сорок семь. На тридцать лет ее еще хватит.
Мать… вечно чем-то недовольна, что-то доказывает. Навязывает. А каждый человек живет так, как ему нравится. Как он может, в конце концов…
Олег вспомнил несчастное лицо матери, как у овцы на заклание. Жалость и раздражение проскребли душу. Но ненадолго. Он не мог ни на что переключиться. В его организме, как в компьютере, были нажаты одновременно все кнопки: и пуск, и стоп, и запись, и память. Мигали лампочки тревоги: внимание, опасность. Но уже шел раскрут. Сейчас все взорвется.
Подошел троллейбус. Олег втиснул себя в человеческие спины. И сам для кого-то стал спиной. Как много людей. И почему судьба выбрала именно Ирочку – такую молодую и совершенную, созданную для любви? Какой смысл? Никакого. Судьба – скотина. Она тупо настаивает на своем. Но он, Олег, сам сделает свой выбор. Если Ирочка умрет, он не останется без нее ни минуты. Он уйдет с ней и за ней. Как тогда, на театральной лестнице. Вместе. За руку.
От этой мысли стало легче. Это все-таки был выбор. Какая-то альтернативная программа.
– Пробейте мне билет, пожалуйста, – попросили Олега.
Вокруг варилась жизнь, пустая, бессмысленная. В ней надо было участвовать.
Олег взял билет. Положил на компостер. Нажал.Анна смотрела телевизор, когда в дверях повернулся ключ и вошел Олег.
Он вошел. Снял ботинки. Надел тапки, глядя вниз. Как будто не было семи месяцев разлуки, ведра слез и километра нервов, намотанных на кулак. Пришел домой. Раздевается. Устал. Глаза странные, будто в них кинули горсть песка. Не спал. Может, пил. А может, и то и другое. Пил и не спал. То и другое. И третье. Про третье говорить не будем. Дело молодое.
Анна приняла условие игры. Олег пришел, будто ничего не случилось. Значит, и у нее ничего не случилось.
– Тебя кормить? – спросила Анна.
Он не ответил. Правильно, что спрашивать…
Анна прошла на кухню. Налила тарелку борща. Борщ она варила потрясающий: овощи тушила отдельно. Потом заливала бульоном. Выжимала целый лимон и головку чеснока.
Олег взял ложку и стал есть. Ел, как в детстве, наклоняя голову то к одному плечу, то к другому. Его свитер был жесткий от грязи, и весь Олег был какой-то жесткий, грязный, небритый, как бомж.
Поднял глаза на мать и сказал:
– Хорошо горячее.
– А тебя что, дома не кормят? – спросила Анна как бы между прочим.
Олег так же между прочим промолчал. Конечно, он не питается. Он закусывает и перекусывает. И много работает. Никакого здоровья не хватит на такую жизнь.
– Вы где живете? – спросила Анна.
– Снимаем.
По телевизору шла передача со съезда. Доносился резкий, высоковатый голос депутата Собчака.
– Сколько стоит квартира? – спросила Анна.
– Сто рублей.
– Я могу платить, – сказала Анна.
– Не надо.
– Я возьму пару учеников. Мне это не трудно.
– Не надо, – повторил Олег.
Вот, значит, как обстоят дела. Не хотят пользоваться ее услугами: ни кошельком, ни территорией. Ирочка не хочет. И Олегу запретила.
– У меня к тебе дело, – сказал Олег.
Ах, все-таки дело. Все-таки не полная блокада.
– Я забираю Ирочку из больницы…
– Она в больнице? – удивилась Анна. Хотя что тут удивляться. Молодые женщины, которые хотят спать с мужчинами, но не хотят рожать детей, довольно часто попадают в больницу. По три раза в году.
– Какое-то время она поживет здесь. У тебя. Ее нельзя оставлять одну. А я работаю.
Тысячи женщин делают аборты и на другой день выходят на службу. Почему за Ирочкой нужен особый уход? Странно.
– Но я тоже работаю, – напомнила Анна.
– Ты можешь работать дома. А я не могу. Я должен быть в операционной.
– А Ирочка согласна? – осторожно спросила Анна.
– Ирочка больна. Ей нужна помощь.
– Значит, вы используете меня как рабсилу?
– Я тебя не использую. Я тебя прошу.
– Почему бы тебе не нанять тетку? Дай объявление в «Вечерку»: требуется женщина для ухода за больным.
– У меня нет денег на тетку. И на квартиру. И я не доверю Ирочку чужим рукам.
– Извини, Олег. Но мне твоя Ирочка не нужна ни больная, ни здоровая.
Олег поднял голову, смотрел на мать, как будто не понял сказанного. Как будто она ему сказала по-французски, а он не может перевести.
– Я тебе не верю, – тихо сказал Олег. – Это не ты говоришь. Ты очень хороший человек. Я знаю. У меня никого нет, кроме тебя…
Анна заплакала, опустив голову. Стала видна непрокрашенная седая макушка.
– Мы попали в автомобильную катастрофу, – бесцветным голосом сказал Олег. – Шофера убило. Ира калека.
Анна перестала плакать. Подняла голову.
Мозг отказывался переработать информацию. Но на глаза, как казалось, надавили изнутри. Они вылезли наружу, и все лицо переместилось в глаза.
– А ты? – выдохнула Анна.
– И меня убило, мама, – просто сказал Олег. – Разве не заметно?Ирочку привезли в среду.
Олег внес ее на руках в свою комнату и положил на диван.
Анна готовилась к встрече, преодолевая внутреннее напряжение. Ненависть все-таки существовала в ней – не остро, а как хроническая простуда. Надо было как-то замаскировать эту ненависть, забросать словами, улыбками, приветствиями.
