После развода. Хочу тебя вернуть (СИ) - Мэра Панна

– Надя, – произносит моё имя, будто впервые за много дней, и оно звучит так чуждо, будто он пробует его на вкус. – Это не угроза. Это совет. Настоятельный. – Он берёт сумку с пола, закидывает её на плечо. – Не начинай со мной войну. Не трать силы. Потому что, если дойдёт до разбирательств, я покажу, что ты тридцать лет просто жила на моей шее. Всё оформлено на меня. Все счета тоже мои. Ты нигде не работала. У тебя нет портфолио, нет проектов, нет подтверждённого участия в бизнесе. Только ты, домашний уют и твои тортики.

Я сглатываю. Меня будто ударили по лицу:

– Ты так думаешь обо мне?

– Нет, – сухо отвечает он. – Так будет думать суд. Он поворачивается, не глядя в глаза. – А я не хочу доводить до суда. Потому что, правда, ты заслужила, чтобы всё прошло тихо. Без позора. Без копания.

– Позора? – шепчу я. Он уже у двери.

– Подпиши бумаги, Надя. Не унижай себя и меня.

И прежде, чем я успеваю что-то сказать, что-то закричать, он открывает дверь, выходит, и…

Хлоп.

Дверь захлопывается за его спиной с таким звуком, как будто ставит окончательную точку на всей нашей жизни. Словно судья вынес последний приговор.

А я… Я остаюсь в пустом доме. С папкой на столе. С рвущимся из груди криком. И ощущением, что мой мир был не крепостью, а временной конструкцией, сделанной под его проекты.

Глава 11

Стою в коридоре, смотрю на закрытую дверь, за которой только что исчез Ильдар.

Он ушёл. Ушёл не в гневе. Не с пустотой в сердце. На его лице даже не было тени разочарования.

Он ушел с твердой и холодной решимостью уйти, как будто просто закрыл папку с проектом, над которым больше не хочет работать.

Молчание в доме давит на грудную клетку, я слегка поворачиваюсь к гостиной, как вдруг боковым зрением замечаю юриста.

Точно. Он ведь еще здесь.

Мужчина задумчиво смотрит на меня, а затем делает шаг ближе, как будто все это время ждал подходящего момента.

– Надежда Валерьевна, – говорит он с вежливым нажимом, – я понимаю, что вам непросто, но… с юридической точки зрения это правда очень выгодное предложение. Особенно для женщины в вашем положении.

Я медленно поворачиваюсь к нему.

– В моём положении? – переспрашиваю я.

Слова выходят не громко, но во мне уже всё кипит.

– Что вы имеете в виду?

Он чуть теряется, но затем быстро берет себя в руки. Голос остаётся учтивым, но тон назидательный.

– Ну, простите. Я лишь хотел сказать, что вы неработающая, предпенсионного возраста, без… финансовой самостоятельности. Ильдар Равилович поступает, я бы сказал, благородно. Другие мужчины в таких случаях забирают вообще всё. Вплоть до фамилии. А он оставляет вам дом, который вы можете выгодно продать. У вас будут средства. Это разумно.

– Разумно?! Благородно?!

Я резко подхожу к журнальному столику, хватаю папку с документами и, не задумываясь, со всего размаха швыряю её в юриста. Бумаги высыпаются, как сорванные страницы, кружат в воздухе, одна даже попадает ему по щеке.

Он отшатывается, не ожидая, что я сделаю что-то подобное. Смотрит на меня с испугом и обидой.

А я смотрю прямо ему в глаза.

– Уходите. Немедленно.

– Надежда Валерьевна, я…

– ВОН! – кричу я.

Громко. Звонко. Так, что, кажется, звенят стёкла в дверце серванта.

Он, явно сбитый с толку, начинает собирать бумаги с пола.

Суетливо, неловко.

Я не двигаюсь. Смотрю, как он судорожно запихивает договор в кожаную папку, путается в собственных ногах.

– И не смейте больше предлагать мне подобное унижение, – говорю я уже тише, почти шёпотом.

– Я может быть и жила эти годы за счет мужа, но это не значит, что время отняло у меня права!

Он бормочет извинение, пятится к двери, явно стараясь исчезнуть, как можно скорее. Щёлкает замок. И в следующую секунду…

Тишина.

И вот я стою посреди холла.

Совершенно одна.

Комнаты огромные, светлые и уютные вдруг сжимаются до маленьких и ничтожных пространств, которые давят на меня всем своим весом, вызывая приступ клаустрофобии.

Мне тяжело дышать. Словно воздух здесь пропитан не кислородом, а болью. Этим приторным, пронзительным запахом предательства, который въелся в стены, в подушки, в обивку кресел, в дерево кухонного стола.

Я закрываю лицо руками, и начинается…

Сначала дрожь в пальцах. Потом в груди. И вот уже волной накрывает истерика.

Я сползаю на пол.

Прямо там, у дверей, где ещё несколько минут назад стоял он. Мужчина, которому я верила больше, чем себе.

Я всхлипываю, как раненое животное. Заношу вверх кулак и со всех сил ударяю по полу, словно стараясь разбить вдребезги ту боль, которая пронзает тело.

– Зачем… зачем я так жила? – шепчу я себе в ладони, захлёбываясь слезами. – Зачем я отдала ему себя всю… всю, до последней капли?

Я вспоминаю, как отказывалась от предложений: маленьких, робких, но своих. Как говорила: «мне не нужно работать. У меня Ильдар, у нас всё общее». Как он улыбался, гладил по волосам и говорил: ты у меня домашняя, моя любимая. А теперь… теперь я для него просто было.

Прошедшее время.

Я встаю, шатаясь, подхожу к полке, где ещё стоят рамки с нашими фотографиями. Вот мы в Париже, вот у моря, вот в первый день, когда переехали в этот дом. И всё это ложь? Или просто устарело, как газета десятилетней давности?

Я хватаю одну из рамок, смотрю в свои глаза на фото: такие влюблённые, светящиеся!

И вдруг очередной спазм пронзает током мою грудь, проходится по телу от кончиков пальцев, до мочки уха.

Это ненависть.

Ненависть к себе.

– Надо было быть, как все… – говорю я вслух, злым, искажённым голосом.

– Карьеристкой. Холодной. Умной. Независимой. Без этих иллюзий!

Я швыряю рамку в стену.

Раздается звон и стекло разлетается. И снова тишина. Эта тишина убивает. Потому что в ней нет Ильдара. В ней только я. И опустошение.

Мне страшно. Дом, который я считала крепостью, теперь похож на музей. И на глаза мне попадаются только экспонаты нашей мнимой любви.

За очередным глухим ударом сердца вдруг следует внезапный спазм. Мне становится по-настоящему… плохо.

Не морально, физически.

Словно всё внутри сжимается в тугой узел. Голова кружится, а мир перед глазами начинает расплываться.

Хватаюсь за спинку кресла, но руки дрожат.

Под ложечкой холодная тошнота. Меня крутит и выворачивает изнутри.

Пошатываясь, поднимаюсь по лестнице наверх. Ступени будто стали круче. Колени ватные. В груди давит. За что я держусь? Или просто плыву на автопилоте?

Добираюсь до ванной. И меня тошнит. На голодный желудок. На нервной почве. Я прислоняюсь к холодной плитке. Щёки мокрые.

Только уже сложно понять от чего именно. То ли от слёз, то ли от воды из-под крана.

Наверное, и то и другое.

– Так нельзя, – выдыхаю я. – Так больше нельзя.

Я смотрю на своё отражение в зеркале. Глаза опухшие, волосы растрёпаны. Лицо чужое.

Как будто мне не пятьдесят, а все семьдесят! И почему я злюсь на Ильдара, если все это время надо было злиться на себя!

Это я запустила себя! Перестала делать масочки каждый вечер, ходить на шоппинг и маникюр. Перестала наряжаться на праздники, покупать белье и новые ароматы в коллекцию. Осознание всего вдруг начинает рваться наружу.

Я не буду так жить.

Не буду больше сидеть, сложив руки, как тень собственной жизни. Я не стану ждать, пока он «разрешит» мне быть. Я отделюсь. Разрежу ножницами все эти привязки. Научусь дышать без него. Хоть по миллиметру в день. Хоть с дрожью. Хоть со страхом.

Я не знаю, как. Я не знаю, с чего начать. Но я точно знаю: жить как раньше нельзя. А значит, я должна стать кем-то новой.

Собой.

Настоящей. Не его продолжением. Не женой. Не помощницей.

– Становиться самостоятельной, – шепчу я в отражение.

– Хоть в этом возрасте. Хоть с пустыми руками. Хоть с разбитым сердцем.