Подари мне белые сны - Муратова Ника
Что понималось под «нормальной» карьерой, он объяснить толком не мог, но Машку вскоре устроил в МИД, где она откровенно скучала над составлением отчетов, а потому особого рвения не выказывала. Повышения других сотрудников она воспринимала спокойно, так как втайне не теряла надежды, что когда-нибудь уйдет из МИДа и найдет для себя более интересное и, главное, лучше оплачиваемое занятие. Но ссориться с отцом не хотелось, так как поддержку он действительно оказывал существенную (на своей работе на собственную квартиру она бы не заработала), поэтому Машка тихо отрабатывала свои часы, доказывая всем, а особенно семье, что сотрудник из нее никакой и что надежду по поводу ее карьерного взлета стоит похоронить в зачатке.
Пусть карьеру делают такие, как Доронина, — целеустремленные, сосредоточенные на своем росте, амбициозные и тщеславные. У Киры всего этого было в меру, как раз столько, сколько необходимо для взлета по служебной лестнице с сохраненным человеческим лицом. Впрочем, Кира в последнее время стала что-то не так рьяно относиться к работе, как раньше. Заметила это пока только Машка и все пыталась докопаться до причины. Киру все чаще тянуло на отвлеченные разговоры — верный признак скуки. Вот и сейчас о галлюцинациях заговорила. И это Кира — самая отъявленная материалистка на Земле.
— А с чего ты взяла, что это галлюцинации?
— Потому что не может один и тот же сон повторяться без причины. Незнакомая комната, чужой дом, странные дети. Словно навязчивая идея. Как у психических больных.
Маша пожала плечами.
— Ну ты сравнила! Ты же нормальная!
— Я-то да, но этот проклятый червяк, которого я в Бали подцепила, похоже, так и не вытравился. Я прочла о нем в Интернете — он как раз может вызывать такие легкие галлюцинации. Что и требовалось доказать. Раньше-то я такой ерундой не страдала.
— Да ты и сейчас ничем не страдаешь. Придумываешь себе неприятности на мягкое место. Слушай! — Машка хлопнула себя по лбу. — Я знаю, в чем дело. У тебя это от последствий недоедания, психическая травма на фоне диеты. Я о таком читала. И тошнить может, и все остальное, типа рефлекторного отказа от пищи. Может, это начало анорексии, а, Кира? — испуганно прошептала она.
— Нет, не это, — уверенно возразила Кира. — Какая тебе анорексия, посмотри на мою попу, и ты забудешь об этом слове навсегда. Да и потом, я уже давно смягчила свою диету. Лева мне мозги уже прожужжал о том, что со своими складочками на животе я выгляжу сексуальнее, чем любая супермодель.
— Может, он и прав? У меня тоже животик, Машка инстинктивно втянула живот, — и ничего, живу.
— Только ты об этом думаешь так же часто, как я о полете в космос.
Кира скрестила руки под подбородком и задумчиво уставилась в окно кабинета.
— Может, ты, Машка, права, и я все придумываю. Но сон все равно странный и преследует меня. Может, к психотерапевту сходить? Или к психологу, кто там из них разбирает подобные случаи?
— Не морочь голову, Кира Викторовна. Нам с тобой сегодня еще несколько отчетов завершить и пресс-релизы подготовить к конференции в среду.
— Точно, я и забыла. Что, подтвердили, что конференция в эту среду?
— Да, у тебя же на столе эта бумага лежит.
Кира вздохнула. У нее на столе лежало много бумаг, и, надо признаться, сегодня утром она не слишком ответственно их просмотрела.
— Ты чего такая рассеянная, Доронина? Только во сне дело или что-то еще?
— Не знаю даже.
Кира оттолкнулась ногой от стола и отъехала на кресле к окну. За окном мельтешили на Смоленской площади машины, превращающиеся из окна их десятого этажа в игрушечные коробочки разных цветов. Утром выпал снег. Но уже к одиннадцати снег сильно подтаял, и повсюду на дорогах образовались островки грязного месива снега и глины, через которые прохожие старательно перепрыгивали. При этом большинство из них все равно попадали сапогами и ботинками прямиком в воду, ругаясь и стряхивая жижу с носков обуви. Самое пренеприятное время года. Сухая, морозная, разудалистая зима уже прошла, а теплая весна с распускающимися почками еще не наступила. Кира всегда терпеть не могла межсезонье. Как не любила все неопределенное, смутное. Как раз сейчас межсезонье наступило не только за окнами, но и в ее жизни. Не покидало ощущение, что она стоит на пороге рубежа, переступив который, она окажется в совершенно новом мире. Но решающий шаг никак не давался. Она словно застряла в болоте неменяющегося настоящего, хотя жутко хотелось все изменить.
— Может, отпуск взять?
— Бери, ага. — Маша покрутила пальцем у виска. — Как раз сейчас тебе дадут его без проблем. Потому что никто не додумается брать отпуск в такое время года. А потом летом, когда все будут наслаждаться песочком у моря, ты будешь работать. Это всех устроит! И кстати, — она многозначительно перевернула страницы календаря, — некоторые, не будем показывать пальцем, всего несколько месяцев назад ездили в Бали. Или это был рабочий визит?
— Да уж, съездила. Теперь вот по врачам приходится ходить, чтобы от последствий избавиться.
— Сразу голову отрезай — и дело с концом. Потому что только оттуда у тебя все проблемы. Мужика тебе надо нормального найти, вот что я скажу.
Машка вздохнула. Она искренне считала, что Кира сходит с ума от неустроенности в личной жизни. Лева был не в счет. Ясно было, что Лева в один прекрасный день исчезнет из жизни Киры так же стремительно и легко, как и возник в ней. Кира нашла в нем отдых для души и тела на какое-то время (причем Машка подозревала, что отдых тела здесь играл приоритетное значение), но на роль спутника жизни он никак не подходил.
— Мужика… Разбежались что-то все мужики нормальные. Разъехались, разлетелись. Мне уже сколько лет, Машка, забыла? На мою долю уже и мужиков не осталось. Расхватали, кто успел.
— А вот это ты брось. Сколько лет, сколько лет… Я тебе сколько хочешь примеров приведу, когда замуж выходили и в сорок, и в пятьдесят. И очень даже удачно. Так что зря ты на себе крест ставишь.
— Ладно, ладно, Машка, ты всегда у нас оптимисткой была. Сначала сама с Серегой своим разберись, потом будешь другим лекции читать.
Машка скривила рот. Они с Сережей Рониным сходились и расходились на протяжении вот уже пяти лет и все никак не могли определиться — по пути им или нет. Похоже, ситуация, когда «и вместе не могут, и врозь жизни нет», была как раз про них.
Сережа был неплохой парень, и в принципе никто не мог сказать о нем ни единого дурного слова. И к Машке относился вроде бы хорошо, любил ее, и она его любила, иначе разве пускала бы его каждый раз обратно, и родителей ее уважал, все хорошо, кроме одной маленькой детали — Ронин насквозь, тотально и безнадежно был пропитан ленью, и факт этот сильно отягощал их совместный быт. Когда они сходились, они жили на квартире у Маши, той самой, купленной отцом. Ронин не был абсолютно бедным нахлебником — ему капал небольшой доход от того, что он когда-то вложил определенную сумму денег на пару с приятелем в продуктовый магазин, но дохода этого хватало совсем на небольшую часть жизненных затрат. Затраты росли соответственно потребностям, а доходы оставались теми же.
И хотя при наличии бесконечного свободного времени Серега мог бы заняться чем-нибудь еще, как это делают все нормальные люди, стремящиеся улучшить свое благосостояние, он предпочитал существовать на тот минимум, который имел, но зато вставать не рано утром, а в полдень, жить в свое удовольствие и равнодушно, даже с некоторым презрением и превосходством, поглядывать на тех тружеников, которые крутились как белки в колесе сутки напролет, лишь бы встать на ноги. При этом он не забывал иногда жаловаться на безденежье и высокие цены повсюду, бороздил просторы Интернета в поисках дорогих машин, а потом вздыхал: «Живут же люди» и сетовал, что Машкин отец не хочет подсобить ему в расширении магазина. А на Машкиного отца это действовало, как красная тряпка на быка.
