Кристин Ханна - Светлячок надежды
Облачко смотрела, как женщина выходит из больничной палаты и закрывает за собой дверь. Тьма обступила ее со всех сторон, и стало трудно дышать. Много лет она не вспоминала об этих шрамах.
Не трепыхайся, черт бы тебя побрал. Ты знаешь, как это будет.
Она с трудом сглотнула. На стене перед ней тикали часы, отсчитывая минуты. Двенадцать ноль одна.
Начинается новый день.
Она закрыла глаза и провалилась в сон.
Кто-то прикасался к ней, гладил ее лоб.
Облачко заставила себя открыть слипшиеся веки. Сначала она не видела ничего, потом глаза постепенно привыкли к темноте. Угольно-черный прямоугольник окна, через который в палату проникает слабый свет. Дверь открыта, а за ней виден ярко освещенный пустой сестринский пост.
Глубокая ночь. Она поняла это по тишине.
– Привет, – произнес кто-то совсем рядом.
Талли.
Она узнала бы голос дочери где угодно, даже в этой беззвучной темноте.
Облачко повернула голову на подушке и поморщилась от боли.
Дочь стояла рядом; лицо ее было озабоченным. Даже в этот поздний час Талли выглядела великолепно – блестящие темно-рыжие, почти каштановые волосы, красивые глаза шоколадного цвета и крупный рот, который мог показаться слишком большим, но каким-то образом очень ей шел. Ей… сколько? Сорок четыре? Сорок пять?
– Что случилось? – спросила Талли, убирая руку с ее лба.
Облачко почувствовала, что ей не хватает этого прикосновения, хотя понимала, что не имеет на него права.
– Меня избили, – сказала она и прибавила, не желая выглядеть совсем уж жалкой: – Какой-то незнакомец.
– Я не спрашиваю, как ты оказалась здесь. Я спрашиваю, что с тобой произошло.
– Значит, твоя драгоценная бабушка ничего тебе не сказала?
Ей очень хотелось найти в себе тот гнев, который давал ей силы всю жизнь, но не могла. Осталась только печаль, раскаяние и усталость. Как объяснить дочери то, что она сама никогда не могла понять? Внутри нее жила тьма, и эта тьма поглотила ее целиком. Всю жизнь она пыталась защитить Талли, держать ее подальше от себя – как взрослый человек не дает своему ребенку подойти к краю обрыва. Но теперь уже слишком поздно и ничего нельзя исправить.
Теперь все это уже не имеет значения и правда никому из них не поможет. Наверное, когда-то давно такой разговор мог бы что-нибудь изменить, но время ушло. Талли продолжала что-то говорить, но Облачко не слушала. Она знала, что нужно Талли, но не находила в себе ни сил, ни ясности мысли быть такой, какой хочет видеть ее дочь. И никогда не находила.
– Забудь обо мне.
– Хорошо бы, но ты моя мать.
– Ты разбиваешь мне сердце, – тихо сказала Облачко.
– А ты мне.
– Я бы хотела… – начала Облачко и умолкла. Какой смысл мучиться самой и мучить своих близких?
– Что?
– Я бы хотела стать такой матерью, какая тебе нужна, но не могу. Ты должна меня отпустить.
– Я не знаю, как это сделать. Ведь и теперь после всего, что было, ты все равно моя мать.
– Я никогда не была тебе матерью. Мы обе это знаем.
– А я всегда буду возвращаться. Надеюсь, однажды ты будешь готова меня принять.
Вот она, суть их отношений. Нескончаемая тоска Талли по матери и такая же безбрежная неспособность Дороти ответить на ее чувства. Они похожи на две половинки сломанной игрушки, которую уже не починишь. Теперь Талли что-то говорила о мечтах, о материнстве, о том, что нужно держаться. От этого Облачку стало только хуже.
– Уходи, – сказала она и закрыла глаза.
Она чувствовала присутствие дочери, слышала в темноте ее дыхание.
Течение времени отмечали только звуки: скрип пола под ногами Талли, тяжелый вздох.
Наконец – кажется, прошло несколько часов – в палате стало тихо.
Облачко с трудом приоткрыла один глаз и увидела, что Талли заснула прямо на стуле. Откинув одеяло, она встала с кровати и поморщилась, когда вес тела пришелся на поврежденную лодыжку. Затем доковыляла до шкафчика и открыла дверцу, надеясь найти там свои вещи.
Ей повезло – на дне шкафчика стоял бумажный пакет. Внутри была ее одежда – поношенные штаны коричневого цвета, трусы, серая, в пятнах, футболка, фланелевая рубашка и видавшие виды ботинки. Ни бюстгальтера, ни носков.
На дне маленькой змейкой свернулось самодельное ожерелье.
Конечно, это не настоящие бусы, а всего лишь несколько твердых сухих макаронин и бусинки на потрепанном шнурке.
Облачко взяла его в руки. Жалкое украшение на ее ладони вызвало воспоминания.
– С днем рождения! Я сделала это для тебя…
Десятилетняя Талли протягивает ей ладошки с ожерельем, словно это драгоценный алмаз.
– Возьми, мамочка!
Если бы только она тогда ответила: «Какое красивое! Мне нравится. И я тебя люблю!»
Воспоминания бередили душу. Торопливо сунув в карман ломкие бусы, Облачко оделась и оглянулась на дочь.
Хромая, подошла ближе, протянула руку, но увидела свои дрожащие пальцы с распухшими суставами, выступающие голубые вены – рука ведьмы – и быстро отдернула руку, так и не дотронувшись до Талли.
У нее нет права прикасаться к этой женщине, нет права желать того, чего никогда не было, нет права даже на угрызения совести.
«Мне нужно выпить», – подумала она. Потом еще раз посмотрела на дочь и открыла дверь. Крадучись, она преодолела один коридор, затем другой и добралась до выхода.
На улице ее поглотила окутавшая Сиэтл тьма, и Облачко снова стала невидимой.
Сунув руку в карман, Облачко обнаружила мятые шестьдесят долларов, которые взяла из бумажника Трака.
Скоро он проснется, зарычит по-медвежьи, вытянет руки, окликнет ее и потребует кофе.
Она отогнала от себя эти мысли и пошла дальше, хромая. Светало. Пятна светло-серого неба робко проступали между высоченными зданиями. Пошел дождь, сначала мелкий, потом сильнее, и Облачко спряталась под крыльцо какого-то пустующего дома и села, поджав колени к груди.
Головная боль не проходила, руки дрожали. Но бары еще закрыты. Винные магазины тоже.
На противоположной стороне улицы заря осветила небо за старыми кирпичными зданиями. Через разбитые окна были видны развешанные простыни. Тощая кошка пробиралась между вонючими, переполненными контейнерами для отходов. Дождь прибивал раскиданный мусор к обочине дороги.
Сколько раз за свою жизнь она ночевала в подобных местах? И это еще не самый плохой вариант. Бывало кое-что и похуже. Мужчины вроде Трака. В темноте они все были одинаковыми – мужчины, которых она выбирала и которые выбирали ее. Кулаки, спиртное, злоба.
