Анна Берсенева - Мурка, Маруся Климова
Чтобы в огромной Москве, во всем огромном мире он встретил именно Марусю Климову, постараться надо было судьбе, и подправить ее, уговорить пойти иначе все равно невозможно, а значит, и пустая тревога ни к чему. Она знала, что такое судьба и как сильно, как неразрывно сцеплены в ней боль и любовь.
Но как же ей было его жаль! За что, почему это несчастье должно было произойти с ним, разве мало было Сережи, разве мало было всей длинной вереницы родных, о которых она не знала почти ничего, кроме того, что каждый из них был по-своему несчастлив? Разве мало было, наконец, того несчастья, с которым любовь вошла в ее собственную жизнь, в ее молодость?
– Она знает, что ты... это ты? – спросила Антонина Константиновна.
– Знает.
– И что?
– И ничего. Повсхлипывала и убежала, – со злым отчаянием ответил Матвей. – Ну и черт с ней! Лучше б мне ее и не встречать.
– Это ты от отчаяния говоришь, Матюшка, – невесело улыбнулась Антонина Константиновна. – От отчаяния, от отчаяния, – кивнула она, заметив его протестующий жест. – Я себе знаешь сколько раз такое говорила? Что лучше бы мне его и не встречать...
– Кого? – Матвей так удивился этим ее словам, что глаза его на мгновение вспыхнули прежними искрами.
– Отца твоего папы. Выпавшее звено.
Теперь она видела, что он не просто удивился, а даже растерялся. Да в этом и не было ничего странного. О человеке, от которого она когда-то родила Сергея, Антонина Константиновна не рассказывала ничего, никогда и никому, даже Матвею. Он в самом деле был выпавшим звеном семейной цепи, тот человек. Когда Сережа был подростком, то несколько раз заводил разговор о своем отце, но вообще-то в нем и тогда сильная душевная чуткость охранялась не менее сильной волей и сдержанностью, поэтому дальше двух-трех вопросов дело не пошло. Он сразу понял, что маме тяжело на такие вопросы отвечать, и задавать их перестал. Ну а теперь и странно было бы, если бы Сергей стал об этом расспрашивать. Когда человеку под пятьдесят, ему уже не так важно, от кого и почему он родился.
– Извини, Антоша, – почти прежним своим голосом сказал Матвей. – Разбередил я тебя глупостями. Да ничего я, может, и не влюбился. Так все быстро вышло, что я и сам ничего не понял. Ты плачешь, что ли? – встревоженно спросил он. – Вот же я придурок!
– Я не плачу. – Антонина Константиновна притянула к себе его голову, поцеловала в макушку. – Когда это я плакала?
– Никогда, – улыбнулся Матвей. – А почему, кстати? Я всегда удивлялся.
– Потому что слезами горю не поможешь.
– Теоретически так, – засмеялся он. – Но практически все женщины плачут. Кроме тебя.
Антонина Константиновна обрадовалась, услышав его смех, пусть и не такой, как прежде. Прежним он уже не будет, это она понимала, и понимала, как драгоценны теперь любые крючочки, за которые можно удержать его от отчаяния. Его любопытство к ее прошлому было как раз таким крючочком, и по сравнению с этим не имело никакого значения, больно ей или не больно о своем прошлом вспоминать.
– Вот ты пироги с капустой съешь, киселем малиновым запьешь, и я тебе все расскажу, – сказала она.
– Как сказку Андерсена. – Лицо его при этих словах вдруг снова помрачнело. – Не обижайся, Антош, я сегодня должен уехать. Работа же. Завтра утром с учебными планами придется разбираться. Какие там предметы нужны, какие не очень. И с учителями тоже.
– Какие нужны, какие не очень? – улыбнулась Антонина Константиновна.
– Ну да. Я, знаешь, не больно-то уверенно себя чувствую. Все-таки хоть что-то в этих школьных делах и головой понимать надо, на одной интуиции далеко не уедешь.
– Тебе и интуиции хватит.
– Откуда такая уверенность? – удивился он.
– Просто я знаю, что ты должен все понимать в школьных делах.
– Генетика, что ли, по папиной линии? – догадался Матвей.
– Да. По папиной. Лена звонила, – вспомнила Антонина Константиновна.
Все-таки ей трудно было говорить об этой генетике вот так, сразу. Даже с Матвеем. Может, и хорошо, что он не хочет сейчас об этом слушать.
– Как она там? – спросил он. – Сама еще в космос не собирается?
Елена была таким же выпавшим звеном ермоловской семьи, как тот мужчина, о котором так не хотела говорить Антонина Константиновна. Правда, причины для этого по отношению к Лене были совсем другие: просто Ермоловы узнали о ее существовании всего лишь год назад. Она была дочерью того самого мальчика с фотографии, на которой Константин Павлович был снят со своей первой женой Асей и с сыном Василием. Антонина Константиновна всегда понимала, что от ее мамаши ничего хорошего ожидать не стоит, но, узнав, что у папы, оказывается, был сын, ее, значит, родной брат, – даже она опешила. Сильно же мать боялась лишних наследников, если при всей своей любви к сплетням и к завистливым рассказам о прошлом ни словом не обмолвилась о его существовании!
Перед самой войной, вскоре после Тониного рождения, Василий Ермолов окончил Ленинградский горный институт, уехал в Среднюю Азию геологом, а после гибели отца пути с московской родней, к радости его мачехи, разошлись у него навсегда. О том, что он вообще жил на свете, Ермоловы узнали только от его дочки. Матвей встретил ее в Таджикистане в третий год своей службы, и это тоже была встреча из того разряда странных, необъяснимых движений, которые судьба маскирует под случайности.
Впрочем, приехав в Москву, Елена Васильевна Ермолова недолго жила с родственниками. Через месяц после своего знакомства с ними она вышла замуж за космонавта и уехала в Америку, где он готовился к третьему своему полету на Международную станцию. Космонавт этот, Ваня Шевардин, жил в их дворе. Антонина Константиновна помнила, как его привезли из роддома и как он в двенадцать лет прыгнул с крыши дворового флигеля на самодельном парашюте, так же хорошо, как помнила его первый полет в космос.
– В космос Лена не собирается, – сказала она. – Сына родить собирается. На пятом месяце уже.
– Ваня рад, наверное, – улыбнулся Матвей. – Они с Ленкой, мне показалось, с первого взгляда по уши влюбились. Оба. Бывает же такое.
Его лицо при этих словах снова помрачнело. Видно, слишком слабыми были крючочки, на которые надеялась его бабушка.
– Для чего-то же ты ее в Москву перевез, – все-таки улыбнулась Антонина Константиновна. – Видно, чтобы они с Иваном встретились.
– Я поеду, Антоша.
Он встал, одернул рубашку таким движением, каким военные одергивают под ремнем гимнастерку. У Сережи тоже после армии долго сохранялись военные привычки. Это была одна из немногих примет внешнего сходства отца и сына. Вообще же, Антонина Константиновна была уверена, Матюшка во всем был похож на ее папу. Или, может, просто ей хорошо становилось на душе, когда она так думала? В Матвее всегда было так много молодой, обещавшей счастье силы, что, ей казалось, счастье это обещается словно бы и ее папе, которого судьба его собственным счастьем обделила...
