Спенсер Скотт - Анатомия любви
– Смотрите, что случилось! – Ингрид обращалась к водителю грузовика.
– Отойдите, отойдите, – продолжал повторять кто-то.
Хью слабо шевельнулся, хотя, вероятнее всего, нет. К этому моменту я уже плакал в три ручья, и мир перед глазами дрожал, словно кусок желе на ложке.
– Посмотрите, – сказала Ингрид голосом матери, которая показывает детям гнездо с только что вылупившимися воробьями.
Водитель грузовика не стал приближаться к телу. Он покачивал головой и пристально смотрел на мертвого Хью, вероятно силясь понять, как этот чужеродный мешок с костями мог упасть ему под колеса, взорваться в эпицентре его сознания, угрожая лишить работы, отнять хлеб у его семьи.
– Не трогайте, не трогайте его, – говорил кто-то.
Я обернулся. Через толпу протискивался высокий чернокожий с бородой и в капитанской фуражке.
– Дайте пройти, черт возьми, дайте дорогу! – Он выглядел человеком понимающим, спокойным, заслуживающим доверия – может быть, научился оказывать первую помощь, служа на флоте, или обладал тайными знаниями целителей с далекого острова. Чернокожий взял меня за плечи и мягко отодвинул с дороги. – Дай ему место, чтобы он мог дышать, милая, – сказал он Ингрид.
Ингрид покачала головой и улыбнулась ему:
– Как я могу?
Она указала на тело Хью, пожав плечами, и сейчас я в первый раз увидел в подробностях, во что оно превратилось. Тело было в крови с головы до ног. Хью больше походил на жертву войны, чем дорожной аварии. А на животе одежда всплыла, словно листья на воде. Руки были раскинуты над головой так, как не могут быть раскинуты руки с целыми костями. Самая темная кровавая полоса пересекала горло. Казалось, что колеса проехали по шее, и если бы мы попытались поднять тело, то рисковали бы отделить голову от туловища.
Чернокожий деловито прошел по луже крови и опустился на корточки рядом с телом Хью. Ингрид взяла незнакомца за руку, не желая подпускать его к Хью и в то же время надеясь ощутить чье-то живое прикосновение.
– Он мертв, – произнес стоявший рядом со мной водитель грузовика.
– Он был уже мертв, когда вы переехали его, – сказал я. – Сначала его сбило такси.
Водитель грузовика кивнул.
– Он дышит, – заявил чернокожий, поднимая на нас глаза и сияя улыбкой. До этого мгновения мне как-то не приходило в голову, что он может оказаться сумасшедшим. – Есть у кого-нибудь серебряный доллар? Или что-нибудь из чистого серебра? – Он протянул длинную костлявую руку. – Дайте мне серебро.
Ингрид медленно поднялась. Глаза у нее были наполовину прикрыты, а губы разомкнуты: нечто среднее между потрясением и тошнотой.
– Этот человек жив, и я могу его спасти, – заявил чернокожий.
Ингрид попятилась, мотая головой. Когда она снова перевела взгляд на чернокожего, то стояла уже рядом со мной. Она была вся в испарине и тяжело дышала.
– Осторожнее, – предупредил я. – Он, кажется, сумасшедший.
– Этот человек… – Она указала на Хью. – Этот человек мой муж. – Она закрыла глаза, и я взял ее за руку.
– Жизнь вечна, – говорил чернокожий. – Ее нельзя оборвать. Она иссякает из-за нашей небрежности, потому что мы невежественны. Искра жизни – это электрический разряд, который можно возрождать снова и снова, если действовать со скоростью Бога. – Он стоял на коленях в луже крови, положив одну руку на бедро Хью, чтобы не упасть, а другой шаря по карманам. – У меня нет серебряных монет. Возьму два десятицентовика. – Он положил по монетке на глаза Хью, а третью – в центр лба.
Хотя верхняя часть лица Хью не пострадала, из головы сочилась кровь, и его волосы оттенка гречишного меда темнели от макушки к концам – так у некоторых цветков самый темный цвет бывает в сердцевине.
Через пятнадцать минут все было кончено. Наконец-то приехала «скорая» и забрала тело Хью в больницу, где его официально признают мертвым. Приехали фотографы из газет и сделали снимки. Появилась пара репортеров с радио и телевидения. Подъехали на мотоциклах два копа. Водителя такси, который до сих пор не осмеливался выйти, и водителя грузовика усадили на заднее сиденье полицейской машины, хотя я не понял, арестовали их или просто снимают показания. Ингрид уехала с Хью на машине «скорой помощи». Прохожие спрашивали свидетелей происшествия, что тут случилось. Какой-то человек в мешковатом костюме обводил мелом то место на Пятьдесят седьмой улице, где лежал Хью. Уже через минуту шины автомобилей ехали по крови Хью. День был в разгаре, и времени все подчищать не было.
Я слышал, что рассказывают полиции свидетели, и не мог добавить к их словам ничего существенного. Беспокоиться следовало бы о судьбе водителя такси, однако все подтвердили, что Хью сам выскочил на проезжую часть, и было ясно, что против водителя такси не станут выдвигать обвинение.
Один из копов спросил, не хочет ли кто-нибудь сделать заявление, не хочет ли выступить свидетелем по делу. Одна женщина порывалась рассказать о чернокожем, который клал на глаза Хью монеты, однако тот скрылся, когда зазвучали сирены, и полицию он не интересовал. Кто-то еще захотел пожаловаться, что полиция, да и «скорая» тоже, ехали слишком долго. Меня била легкая дрожь. Не знаю, текли ли у меня слезы по лицу, но они застилали глаза, так что было трудно смотреть. Когда коп развернулся в мою сторону, я опустил голову и как будто невзначай повернулся к нему спиной, словно высматривая в толпе приятеля или глядя на городские часы.
Я проплыл через толпу зевак, а затем пошел по Пятьдесят седьмой улице, влившись в поток людей, которые не видели, как Хью лежал на дороге и которых занимали совсем другие мысли. Я присоединился к тем нелюбопытным, у кого были дела поважнее, чтобы еще думать об этих полицейских машинах с мигалками.
Присесть было некуда. Если бы я попытался остановиться и перевести дух, меня бы начали толкать сзади, обходить. Я двигался на запад. Передо мной было слишком много народу, чтобы рассматривать витрины.
Я не знал, сказал ли Хью что-нибудь Ингрид, прежде чем погнаться за мной. Может, бросил: «Неужели это Дэвид Аксельрод?» Она на меня даже не смотрела, кажется, она не знает, кто я такой.
По-видимому, в тот момент я уже решил сохранять в тайне свою причастность к смерти Хью, только не продумал пока никаких деталей. Я даже не думал об этом напрямую. Все мои рассуждения касались Ингрид: я был для нее чужак, она не смотрела мне в лицо. Даже если в будущем нам суждено встретиться, у меня имеются веские основания надеяться, что она вовсе не вспомнит меня, стоявшего на том углу, пока жизнь вытекала из Хью.
Я зашагал по авеню Америк. Сошел с тротуара и поднял руку, останавливая такси. Было половина шестого. Через полчаса я собирался звонить Энн.
