Анна Берсенева - Неравный брак
И она надевала фетровую шляпу цвета «электрик» с широкой атласной лентой и опущенными вниз узкими полями.
– А теперь – на женщину-вамп, – заявлял он. – На французскую шпионку!
– Почему же на французскую, Тема? – Ева даже всхлипывала от непрестанного смеха. – Разве в России были французские шпионки?
– Черт их знает, – пожал он плечами. – Может, и не было. Но ты похожа. Подожди-ка! – И, не дожидаясь ее согласия, Артем быстро вынул шпильки, которыми Евины волосы были сколоты в большой низкий узел. – Вот так, – сказал он, проводя рукой по хлынувшим ей на плечи светлым волосам.
Как-то незаметно он достал маленькую «Яшику» и сфотографировал Еву и поселянкой, и шпионкой, и тетушкой в чепце, и звездой эстрады, и уездной барышней, и Бог знает кем еще – без названия. Особенно барышней она сама себе понравилась – в кружевной белой шляпе с огромными полями, повязанной вокруг тульи широким длинным шарфом из голубого газа.
– Ну как, выбрали что-нибудь? – поинтересовалась продавщица, успевшая сменить свою таблетку на совсем крошечную малиновую шапочку с полями.
– Да нет, – покачала головой Ева, с некоторым сожалением отворачиваясь от зеркала и снимая «барышнину» шляпку.
– Почему? – удивился Артем. – А мне эта очень понравилась.
И он придержал Евину руку, надевавшую белую шляпу обратно на манекен.
– Тема, Тема! – попыталась она возразить. – Ты что! Да ты посмотри только, ну куда же в ней можно пойти?
– Куда хочешь можно. – Он уже снял шляпку с манекена. – По городу гулять. Только вы ее положите, пожалуйста, в такую штуку, которая называется картонка, – объяснил он маленькой продавщице. – Я такой штуки никогда в жизни не видел и хочу наконец на нее посмотреть.
– Ладно, – хихикнула девушка. – Картину, корзину, картонку и маленькую собачонку? Ой, ребята, вы такие смешные! Оплачивайте в кассу.
Она подхватила шляпку и побежала вверх по лестнице – наверное, за картонкой.
– Ну пожалуйста, – смущенно заглядывая Еве в глаза, попросил Артем. – Ну мне очень хочется тебе ее подарить!
Наверное, его смущение было связано с полной и очевидной бесполезностью такого подарка. Но у Евы совсем другое мелькнуло в эту минуту в голове.
«Сколько же это стоит? – подумала она. – Я даже на ценник не посмотрела… Но мне же и в голову не могло прийти!»
Судя по ярлычкам, пришпиленным к другим манекенам, выбранная Артемом шляпка стоила немало. Ева уже хотела сказать, что не может позволить, чтобы он потратил сумму, равную приличной месячной зарплате, даже на самую прекрасную шляпку… Но тут же поняла, что сказать ему такое невозможно. Кому угодно, только не ему! Именно она не может сказать ему такое, потому что их разделяют пятнадцать лет, которых он не хочет замечать. И невозможно даже намекнуть, что не надо в его годы так бесшабашно тратить деньги на женщину. Ведь не говорила же она ничего подобного Вернеру в бутике на Стефанплатц!
Можно было сколько угодно объяснять себе, что между графом де Фервалем и Артемом – дистанция огромного размера, и это было чистой правдой, но…
– Спасибо тебе, – шепнула Ева, целуя Артема в висок.
Уже ночью, когда они лежали на узкой кушетке под географической картой, Ева вдруг сказала, приподнявшись на локте и заглядывая ему в лицо:
– Как же у тебя это получается? Как ты это делаешь?
– Что? – Артем открыл глаза.
– Я не знаю, как назвать… Может быть: чтобы я почувствовала себя такой, какую ты меня хочешь. Как в магазинчике этом. Шпионкой, барышней, девчонкой…
– Тебе кажется. – Он улыбнулся в полумраке комнаты. – Ничего такого я не делаю. Но я тебя так люблю…
Откинув назад голову, вся изогнувшись в его объятиях, сквозь счастливый туман Ева видела, как белеют на столе широкие кружевные поля, как легкие ленты трепещут от врывающегося в открытое окно ночного ветра.
Все сегодня было как всегда – и только он был не такой. Тихий светлый день позднего августа струился в окна, ветер колыхал занавески… С самого утра, с первой минуты пробуждения Ева почувствовала его тревогу.
Артем вел себя с нею как обычно. Может быть, даже внимательнее сегодня, чем обычно. Но в том состоянии обостренного внимания к нему, в котором Ева находилась все три проведенные с ним недели, ее трудно было обмануть внешним спокойствием. Она видела, как весь день мелькает в его глазах смущение, когда он смотрит на нее, как быстро отводит он взгляд, читая безмолвный вопрос в ее глазах…
– Что случилось, Тема? – наконец не выдержала Ева.
Было уже часов пять пополудни. Артем сидел за письменным столом и перебирал какие-то фотографии. Он замер, как будто ее вопрос застал его врасплох, потом медленно повернул голову, посмотрел на Еву тем смущенным взглядом, который весь день не давал ей покоя. Теперь в его глазах, кроме смущения, стояло еще и отчаяние.
– Завтра мама возвращается. – Он кашлянул, судорожно сглотнул. – В десять самолет, я должен ее встретить.
Гнетущая тишина повисла в комнате.
– Что ж… – Ева первая нарушила молчание. – Конечно, тебе надо встретить. В Шереметьеве?
– Да, – кивнул он и снова отвел глаза.
– В десять самолет, – зачем-то повторила она. – Часов в восемь надо из дому выйти, проснуться пораньше. – Артем любил поспать и просыпался всегда гораздо позже Евы. – У тебя есть будильник? Хотя – зачем? Я проснусь и тебя разбужу.
– Зачем ты так! – выговорил Артем; отчаяние слышалось в его голосе. – Не надо… так. – Это он произнес уже растерянно. – Я не знаю…
– Но что же делать, Тема? – тихо сказала Ева. – Невозможно ведь бесконечно… Должна же она была приехать когда-нибудь. – И предложила, не делая паузы: – Пойдем погуляем?
– Пойдем, – кивнул он, не поднимая глаз. – Конечно, пойдем, если ты хочешь.
Гулять они пошли в сад «Эрмитаж», который Ева любила за милую провинциальность, такую неожиданную в самом центре Москвы. Они и раньше ходили сюда вдвоем – сидели в белой деревянной беседке возле читальни, бродили по дорожкам между выкрашенными серебрянкой молчащими фонтанами, обедали на открытой веранде когда-то знаменитого, а теперь захудалого ресторана.
Весь этот вечер Ева старалась побольше говорить. Расспрашивала о чем-то Артема, рассказывала сама – о Вене, о Моцартовском фестивале в Зальцбурге, о фонтанах Шенбрунна, еще о чем-то красивом и радостном. Он слушал, отвечал, если она о чем-нибудь его спрашивала, – как-то слишком поспешно отвечал, торопливо.
И все время стояло в его глазах отчаянное смущение, от которого сердце у Евы переворачивалось.
Она почти со страхом ждала ночи – со страхом за себя: боялась не сдержать невыносимого чувства, которое разрывало ее изнутри, боялась напугать его тем, что не могла назвать иначе, как исступлением.
