Белва Плейн - Благословение
– Я никогда больше не поверю, ни во что и никому, – сказал Джей.
И он ушел. Дверь за ним захлопнулась.
Дженни стояла, прижавшись к стене спиной и ладонями рук. Питер прошел в ванную комнату, вернулся назад с халатом и накинул его на нее. «Не спрашивай меня ни о чем, – молча умоляли ее глаза. – Пожалуйста, не надо вопросов».
И он ничего не спросил; словно все поняв, он взял ее руку и зажал ее между своими, пытаясь ее согреть, сказав только:
– Ты вся окоченела.
– Я не могу, – пыталась было начать она, – я не могу говорить.
И он тоже это понял.
– Тебе не нужно говорить. Я не собираюсь тебя ни о чем расспрашивать. Но тебе лучше вернуться в кровать, пока я приготовлю чай.
Чай был горячим, с молоком. Он держал чашку и вытирал капли, стекавшие с ее трясущихся губ.
– Горячее молоко поможет тебе уснуть, – прошептал он.
Когда она все выпила, то откинулась на подушку. Лампа в углу, удаленная и темная, отбрасывала тень на потолок. Он поглаживал ее лоб; крепкие пальцы двигались ритмично. И она начала медленно проваливаться и проваливаться. Умирать…
Когда она проснулась утром, Питер сидел в кресле возле кровати. Ей подумалось, что он просидел так всю ночь.
– Я приготовил завтрак, – сказал он. – Хотя сначала тебе нужно принять душ и причесаться.
Но сейчас ее голова была ясной, и все, что казалось неясным вчера вечером, стало четким, как заголовок в «Таймс». Лицо Джея вырисовывалось смутно из-за отчаяния, охватившего ее. Но она ясно представляла его глаза; они, должно быть, запечатлелись у нее где-то в подсознании. Они смотрели на нее с такой пронзительной болью. Однажды, когда она была еще маленькой девочкой и жила в своем доме, она видела, как во дворе в конце улицы мужчина бил собаку. И она не могла забыть печальные глаза собаки…
Она уткнулась лицом в подушку и заплакала, всхлипывая и содрогаясь всем телом. Так рыдают люди, когда умирает кто-то из близких. «Я помню маму, когда умер папа. Я думала, что она тоже умрет от рыданий.
Через некоторое время, когда рыдания прекратились, Питер вошел в комнату. Он ждал, не говоря ни слова, только слегка покачивал головой и чуть-чуть улыбался, словно мягко уговаривал капризного ребенка:
– Ну, не плачь!
– Но ведь ничего не было, – сказала она. – Мы ничего не делали.
– Нет, но все, вероятно, выглядело так, словно мы что-то делали.
– Мы собирались пожениться.
– Кто он?
– Юрист.
– Ты не доверяешь мне?
– Нет.
Он снова улыбнулся и пожал плечами.
– Ты обиделся, потому что я не назвала тебе его имя?
– Это не имеет значения.
– Ты был так добр ко мне, Питер.
– Конечно. Разве ты не сделала бы то же самое?
– Полагаю, да.
– Ты бы сделала. Ты отличаешься от большинства людей. – Он сел в стоявшее в углу кресло и бросил на нее прямой, сочувственный взгляд. – Я чувствую себя ужасно виноватым. Я не знаю, в чем там дело, но это нетрудно представить себе, – и я вижу, что мое присутствие причинило тебе снова ужасные неприятности. – Когда она не ответила, его лоб наморщился. – Это второй раз, когда я вторгаюсь в твою жизнь. Что мне сказать? Неужели я совсем ничего не могу сделать?
– Ничего. Что тут можно сделать? – Слишком много сил требовалось, чтобы говорить, но он выглядел таким несчастным, что она должна была добавить что-то еще.
– Ты же сделал это не нарочно. Ты хотел помочь, оставаясь здесь со мной.
– Ты до смерти напутала меня, когда так выскочила из-за стола. Джилл тоже испугалась. Ты выглядела просто обезумевшей. Да, обезумевшей. Вот почему я должен был приехать.
– Я действительно обезумела в какой-то миг.
– Из-за него? Ты не хотела, чтобы он узнал о Джилл? Легкое всхлипывание вырвалось у нее.
– Это – это было немыслимо.
Он больше ничего не спрашивал и в течение одной-двух минут ничего не говорил. Сделав огромное усилие, она заставила себя сесть и попросила его выйти из комнаты. Завернувшись поплотнее в турецкий халат, она пошла в ванную комнату.
Стоя под падающими струями горячей воды, она, не отдавая себе отчета в том, что делает, намыливала свое тело. Она стояла так очень долго, в каком-то летаргическом состоянии, как бы ища спасения в приятном тепле. Потом она вышла, почистила зубы и расчесала волосы; темные волосы легли волнами. Но лицо, отражавшееся в зеркале, было опустошенным, с покрасневшими глазами, сузившимися под набухшими веками. Отвратительно. Это не имело значения. Ничто не имело значения. Кто-то завязывает волосы и чистит зубы. Зачем все это? Какая разница, если один из зубов сгниет?
– Ты выглядишь лучше, – отметил Питер.
– Я похожа на черта. Посмотри на меня. – Ей доставило бы какое-то извращенное удовольствие, если бы он признал это.
– Хорошо, – произнес он, меняя предмет разговора, – как насчет кофе в постели?
– Постель? Я должна идти на работу, Питер. Уже восемь часов.
– Ты не в состоянии работать сегодня, Дженни, и ты знаешь это. Иди ложись в постель. Ты можешь встать попозже.
Он приготовил тосты и сварил яйцо, к которому она и не притронулась. Вот уже несколько дней у нее совершенно не было аппетита. Он смотрел, как она пила кофе, сжимая чашку обеими руками, а потом сказал:
– Я позвоню к тебе на работу, если ты сама не хочешь, и скажу, что ты заболела.
– Сделай это. Только спроси Дайну. – Все желания и стремления куда-то испарились, но она должна была как-то собраться и не дать чувству опустошенности полностью овладеть ею. – Передай, что я буду завтра.
– Я не уверен. Ты имеешь право на отдых.
– Я ни на что не имею право.
– Почему ты так жестока к себе? У тебя был шок. Ты была в состоянии шока, словно ты пережила смерть.
Это был странный способ описания того, что она переживала, но она действительно ощущала все это как смерть. «Не уверена, что знаю, как выбраться из этого, – подумала она. – Ничто не имеет значения, если все может так закончиться. Все за каких-то две или три минуты».
– Он что-то сказал, когда стоял у двери, – начала она. – Я не могу точно вспомнить, что. А ты можешь?
Питер выглядел озадаченным, и она уточнила.
– Прошлой ночью, когда он уходил. Я назову его Джо, потому что это не его имя. Я пытаюсь вспомнить. Что-то о неверии?
– О, ты действительно хочешь знать? Тебе снова нужно пройти через это?
– Да, я хочу знать.
– Он сказал: «Я никогда больше ни во что и никому не поверю».
Слова, даже дважды повторенные, имели оттенок какой-то обреченности. Какое-то время она повторяла их про себя, вслушиваясь в их смысл, затем спросила Питера, что, по его мнению, «Джо» подразумевал под этим.
– Никогда – значит очень долго, Дженни.
