Татьяна Успенская - Мать моя — колдунья или шлюха
— Надень!
— Иначе суд!
— Линчевать!
— Пусть свершится правосудие!
Они приближаются. Они сейчас затопчут меня, разорвут, забьют.
Что они хотят сделать со мной?
— Предатель!
— Ты не прошёл испытания!
— Ты увернулся!
— Смерть предателю!
Куда с Проспекта делись машины? Мостовая слепит, подняв остриями вверх свои лучи! Женщины бегут прямо по этим остриям и не поранятся!
Как трясутся их груди! Лёгкие, тяжёлые…
Волнами накатывают на меня запахи и дыхания. Я сейчас задохнусь. Они выпили весь кислород! Я сейчас погибну.
Не хочу! Я не хочу снова становиться женщиной. Я не хочу шить! Я не хочу вязать! Я не хочу ни от кого зависеть!
— Надень груди или — смерть! Ты — женщина!
Лучше смерть. Я не хочу быть женщиной. Я хочу собирать машины. Я хочу лететь. Я хочу… любить Амалию.
Я хочу спасти Амалию от неё самой! Ей я принесу себя в жертву. Её выведу из одиночества, как из топи. Мои губы зовут «Амалия!», и я отшвыриваю груди. Жёсткие, тугие, мягкие… Я возвращаю их владелицам! Прочь от меня! Не затопчете зеркала мостовой! Не превратите меня обратно в женщину! Не линчуете! Не разорвёте! Не убьёте! Я решаю свою жизнь. Я! Я — мужчина.
Ещё мгновение, и пышущие жаром женщины обжигают меня дыханиями, вцепляются в меня руками — они добрались до меня. Я гибну?
Нет!
Я кричу и — просыпаюсь.
Почему я опять был Сашей?
Они уже убили Сашу? Они линчуют его? Что они делают с Сашей?
Кричит ребёнок.
Луна прижалась к окну, и её свет разлился по комнате.
Саша жив?
Ребёнка зовут Павел. И мать сказала: это наш Павел.
Но мне до этого Павла, до этого ребёнка нет дела. Он не может, как настоящий Павел, прочитать мне «Обыкновенное чудо», «Маленького Принца» или привезти в лес, или, как птица Павел, распушить крылья.
Я бы спросил сейчас свою птицу Павла: «Что значит этот сон? Саше грозит опасность? В нём снова может победить женщина? Что-то случится этой ночью?»
Павел стал бы легко стегать меня крыльями по лицу, успокаивая. «Это же только сон!» дал бы он мне понять.
Но что значит этот сон? Он — пророческий?
Нет, то был не Саша. То был я, урод среди людей. Иной, чем все. И это ко мне подступали перекошенные злобой женщины и девушки, ко мне тянулись ножи, в меня летели груди, чтобы я превратился в женщину, ибо чего-то главного, что определяет мужчину, во мне нет. Чего? Я не имею права быть мужчиной?
Не Саша, я это, уничтоженный людской ненавистью, жестокостью, падаю на плавящееся от злобы зеркало.
Ребёнок больше не кричит. И я знаю, почему он мгновенно успокаивается. Мать взяла его в руки, сунула ему в рот розовый тёплый сосок и — вместе с молоком щедро отдаёт ему свою силу, которую так точно почуяла Тося.
Не хочу сейчас видеть мать. Чувство её, обращенное к новому мальчику, разрушает мой покой, уничтожает моё равновесие.
Лунный свет струится по комнате причудливой рекой.
Может быть, мне подняться к Свету и задать Ему свои вопросы?
Не хочу больше к Свету. Мне дана моя земная жизнь, я хочу жить её. В пропасть — сон, я рождён мужчиной, я проживу этот свой земной срок мужчиной. И — качают меня в лунном свете, успокаивая, слова Тоси: «Я люблю тебя, Иов, так сильно, как только можно любить».
Я прочитал в Ветхом Завете историю Иова. Бог послушался сатану, уговаривавшего Его проверить любовь Иова: стал отнимать у него всех, кого Иов любил, всё, что он любил. И, только когда Иов потерял всех и всё, дошёл до последнего края страдания и не перестал любить Бога, Бог поверил, вопреки наговорам сатаны, в его любовь к Себе и вернул ему… Вернул? Вернул. Но вернул… других сыновей, другую жену…
Что следует из этого?
Много вопросов и ответов.
Нужны ли человеку другие близкие, не прошедшие с ним по жизни? Может ли быть счастлив человек, потерявший всех, кого он любил?
Отнимая у меня моих любимых людей, Бог проверяет мою любовь к Нему?
Но разве не сам Он дал мне при рождении любовь одну — к моей матери? А теперь Сам же и мстит мне — за то, что исступлённо люблю её, за то, что не верю в Него так, как надо?
А как надо?
Если он так страшно подвергает испытанию любовь к Себе Иова, то как же наказывает Он того, кто Его не любит больше всех других? Наверняка пощады мне не будет! Не Он ли наслал на меня тот сон — предупреждением?
Как смею произносить подобные слова о Боге? Именно Бог позволил мне войти в мою мать и — родиться, именно Он подарил мне жизнь возле моей матери. И я люблю Его, если Он и есть Свет и если мое чувство к Нему можно назвать любовью. Оно совсем не похоже на чувство к матери, но я всё время ощущаю присутствие Света в своей жизни и Его руководство моей жизнью. Вот сейчас… не от Него ли сеются во мне мысли: «Пересмотри свою жизнь, задумайся: так ли ведёшь себя?», «Не смей обижаться ни на кого», «Не смей обижать никого», «Служи другим». Служи… Мысли сеются световыми бликами, вспыхивают в мозгу, гаснут.
Ребёнок не плачет больше. Ребёнок сосёт. Ребёнок расправляется и растёт в руках нашей матери.
Зачем мальчик явился в нашу жизнь? Это Свет сделал, чтобы наказать меня? Или у Него другая цель?
По ледяным половицам иду к окну. И — облит светом.
Иллюзия — моя причастность к Свету?
Просто лунный свет.
Не просто. Он потопил в себе серое здание, убившее столько людей и моего Павла.
Серое здание… тюрьма. Здесь не только жертвы, убийцы тоже! Но я ощущаю только жертв. Эта тюрьма — пыточная инквизиции, чекистов, гестапо — застенки всех веков. На крестах люди горят тоже здесь. В этом здании сконцентрирована жестокость веков. С первого своего осмысленного мгновения вижу его, серое, то башней, то подвалом, подземельем, то застенком сегодняшним, толстые стены его тушат крики мучеников. Скольких убило оно в нашей стране! И — Павла.
Свет водрузил его передо мной — напоминанием, уроком, символом прозрения?
Нету здания. Один свет, обыкновенный, лунный. Ничего в нём нет неестественного. И этот свет спрятал в себе страдания всех мучеников.
«Пересмотри свою жизнь», «Прости всем обиды, нанесённые тебе», «Проси прощения за обиды, которые ты нанёс другим».
Это тот Свет, к которому поднимается мать? Тот, с которым говорил я? Это Его слова? Свет — это Бог?
От ледяного пола — по мне расползается холод.
При чём тут Бог?
«Если бы Он был, как бы допустил Он муки миллионов и гибель лучших? » — рефреном слова Павла. И то же самое говорил Саша.
«Я люблю тебя, Иов…»
Есть Тося, сказавшая мне эти слова. Есть вот этот ледяной пол. Есть замёрзшее моё, земное, тело и только вчера родившийся ребёнок, взрывающийся криком и — раскрывающийся к жизни руками и взглядом матери. Я хочу жить земную жизнь. Она дана мне, и я должен прожить её.
