Пат Бут - Сестры
Она повернулась к нему спиной.
– Джейн, оставайся здесь. Ради Бога. Ты не можешь уйти просто так. Живи в этой квартире.
– Катись ты со своей квартирой. Отвяжись, – тихо сказала Джейн, спускаясь по ступенькам.
Теперь Джейн была посреди неоновой ночи, прокладывая путь через нервный город. Как смешно путались краски. Фары автомобилей наплывали, как облака светлого пара, а красные стоп-сигналы выписывали странные фигуры в глазах, которые Джейн с трудом держала открытыми. Лиловая пелена опутывала мозг, а лучи только что зашедшего солнца, казалось, солидарно с владевшей ею сумасшедшей яростью раскрасили небо темно-красным заревом.
В глазах плясало, машины шарахались от нее в разные стороны, пронзительные гудки выражали возмущение жителей города тем, что машину, ведомую Джейн, бросало из стороны в сторону, а это таило угрозу автомобилям, которые были им столь же дороги, как звуки оваций.
Джейн выехала на какую-то автостраду – Санта-Моника? Сан-Диего? Вентура? Какая разница. Как хорошо быть одной, вдалеке от того места, где она находилась раньше, и двигаться вперед, куда бы то ни было.
Она очень медленно реагировала на опасность, еще медленнее понимала происходящее. Как бы там ни было, но это была самая обычная авария. Машина резко остановилась: нога не успела вовремя среагировать; когда взвизгнули тормоза, руль вывернуло вправо. А потом? Ничего особенного. Никакой боли, просто невыносимо яркий свет и оглушающий грохот, странные запахи и люди, делающие ей уколы и говорящие странные вещи, например: «Посмотри на меня» и «Можешь пошевелить ногами?» Затем абсолютная пустота, когда навалившаяся темнота поглотила ее.
17
Реактивный самолет компании «Пан-Америкэн» еще только оторвался от взлетной полосы, чтобы через пять часов приземлиться в аэропорту Кеннеди, а Билли Бингэму показалось, что он уже прибыл.
Этому ощущению способствовало то, что он летел первым классом. Джули никогда не брала его с собой в авторские поездки, и он впервые имел возможность оценить условия полета еще пятнадцати пассажиров: шампанское на взлетной полосе, завистливые взгляды летевших пассажирским классом, они сознательно избегали его глаз, когда пробирались по просторному салону первого класса (где в изобилии лежали новые журналы и работали более миловидные стюардессы) в предназначенный для них тесный пассажирский салон, напоминавший вагон для перевозки скота.
Но присутствовало нечто большее. Был Ивэн Кестлер, сидевший рядом с ним и излучавший поразительно бодрящую смесь уверенности, человеколюбия и вожделения. Странно, наиболее мощной составляющей было вожделение, но то была не просто тяга к телу Билли. Скорее это было влечение к его будущему: стремление к невероятному богатству, которое, как Ивэн знал, его открытие принесет ему; а прежде всего страсть к тем почестям, которые выпадут на долю человека, сумевшего увидеть величие таланта там, где до сих пор никто его не замечал. Билли знал о всех помыслах Ивэна, потому что Ивэн сам рассказал ему о них самым подробным образом. У Билли не было оснований не верить в его мечты. Ивэн Кестлер олицетворял художественный мир и был квинтэссенцией художественного мира Нью-Йорка – города, в котором, как отлично знал Билли, он должен будет добиться успеха.
Билли потягивал шампанское. Честно говоря, оно ему не нравилось, однако же было символом того, что наконец-то он вышел на свою дорогу. Он даже мог бы заметить, что шампанское не очень хорошее, это как ни странно, делало его лучше. Ему недоставало бодрящей сухости привычных напитков. Оно было слишком кислым по сравнению с «Букетом Крюга», который он, бывало, выпивал в доме у Джули перед ленчем. Может быть, стоит отослать шампанское обратно. Билли Бингэм, титан искусств, отныне человек с утонченным вкусом; впредь никаких красных косынок на шее и запачканных краской джинсов, никаких услужливых поклонов перед той женщиной с кошкой, хватит унижений и страданий. Чтоб ты подавилась, Джули Беннет, – настала твоя очередь кланяться.
От этой мысли он рассмеялся вслух. Джули Беннет. Как близок был он к тому, чтобы поверить ее невероятной лжи. Он находился в миллисекундах от того, чтобы загубить свою жизнь, его разум трепетал перед дьявольской изворотливостью ее ума. Кестлер намеренно не высказал свое мнение по поводу его картин, но она догадалась, выкручивая его слова до тех пор, пока правда не проступила кровавыми отпечатками на полу. Она собиралась покончить с Билли, если не своими руками, то с помощью нищеты и безвестности, которая, как ржавчина, испортит его жизнь. Но теперь Билли стоял на пороге славного будущего. Этот маленький человечек, обладавший великолепной репутацией, обещал бросить мир к его ногам, и Билли поверил ему, потому что всегда верил в себя. Его блестящее будущее, подобно бриллианту, имело множество граней, и одной из них была сладкая месть, реванш, который он возьмет над женщиной, мучившей его. На каждой очередной ступеньке лестницы, ведущей к звездам, он станет поносить ее. В журналах, посвященных искусству, в газетных статьях, в телеинтервью и в каждом грязном углу самой захудалой газетенки он будет насмехаться над отсутствием у нее вкуса.
Ивэн посмотрел на Билл.
– Могу я тоже посмеяться?
– Я только что думал о Джули.
Ивэн рассмеялся.
– Мы обвели ее вокруг пальца. Думаю, она не скоро придет в себя.
– Ей никогда этого не позволят. Никогда, пока я жив.
Ивэн взглянул на него. Железная решимость этого молодого человека была даже важнее таланта. Другие шли по обочине. Они хотели достичь заветной цели, но одновременно им хотелось и много другого – быть любимыми, богатыми, счастливыми. Истинному гению чуждо все мирское. Что для него деньги, удовольствия, отвлекающее присутствие друзей или любимых по сравнению с искусством? Это вопрос направленности и приоритетов, равнодушие к сомнениям и страхам, которые одолевают простых смертных. Билли Бингэм достигнет величия, поскольку в нем есть неукротимая вера. Ивэн Кестлер знал, что он всего лишь закрепляет, ускоряет неизбежный процесс возвышения Билли Бингэма.
Он заметил, как по лицу Билли пробежала тень.
– В самом деле важно быть именно в Нью-Йорке? – спросил Билли.
– Да, жизненно важно. Нью-Йорк – центр искусств. Лос-Анджелес в художественном мире играет второстепенную роль. Некоторые считают, что актеры и певцы тоже художники. Такое утверждение беспочвенно, искусство не может базироваться на одном воображении. Оно начинает голодать или выцветает на солнце и становится анемичным и безжизненным. Одному Богу известно, как тебе удалось избежать этого, но ты смог.
