Наталья Калинина - Полуночное танго
— Ты еще ребенок, Миша.
— Ты не умеешь любить. Ты гордячка, оттого и бессердечная.
— Ты об этом в книге вычитал?
— Нет, я сам так думаю. Если любишь, прощаешь абсолютно все. Не умом, а сердцем. Вообще-то научиться любить невозможно. С этим даром нужно родиться. И еще: любить между делом нельзя. Это — главнее всего остального.
Миша смутился и отвернулся к окну.
Оля прижалась спиной к горячей стенке, ее кожу пронзили острые буравчики жара. Но и жару не унять дрожи от Мишиных слов, волной прокатившейся по телу. Прав, тысячу раз прав этот мальчишка, который сам, наверное, еще не испытал любви. Впрочем, кто знает…
— И что мы с тобой будем делать дальше? — прервал ее раздумья голос Миши. — Честно говоря, я бы уже не смог жить без наших уроков, бесед…
— То, что и делали до сих пор. А что, собственно говоря, изменилось?
— Ты не боишься?
— Чего? Сплетен? Нет. И тебе не советую. Помню, бабушка говорила: «На каждый роток не накинешь платок». Будь выше этого.
— Мне-то что, а вот зловредная Инесса тебе яму роет.
Оле вдруг сделалось весело.
— Пусть роет. Опять же, по поговорке, сама в нее и попадет.
Миша глянул на Олю благодарно и с озорством.
— А мы ее закопаем! И памятник закажем. Я к ее похоронам разучу «Танец маленьких лебедей».
Он подскочил к роялю и стал играть по слуху.
— Эк хорошо ты, Мишка, наяриваешь! Заслушаешься. И веселое можешь, и печальное, — сказал появившийся на пороге сторож дядя Федя. — И с чего тебя наша Комендантша невзлюбила? Велела мне на время каникулов все классы замкнуть и никого без ее разрешения в училище не впускать. Даже учителей.
— Но ведь у нее нет такого права! — вырвалось у Оли.
— С начальников прав не требуют. Но вы играйте — сегодня Комендантша на именинах у крестной гуляет, навряд ли сюда зайдет. А вот уж завтра…
Дядя Федя беспомощно развел руками.
— Спасибо, дядя Федя. Оставьте ключи — я сама запру.
— Ты уж не серчай на меня, Ольга. Должность у меня такая, чтоб слушаться. Да и над тобой она начальница.
И он зашаркал по коридору подшитыми резиной валенками.
— Вот видишь, Миша, а ты хотел, чтоб я в Москву уехала. Тогда зловредной Инессе при жизни придется памятник ставить — богиня Виктория во славе.
* * *Василий Андреевич Акулов жил в маленькой двухкомнатной квартире на современной окраине. В одной комнате стояли впритык два ободранных «Блютнера», стены тесно облепили самодельные стеллажи с книгами. Во второй висели и стояли возле стен картины в золоченых рамах. Посреди комнаты возвышалась застланная серым байковым одеялом допотопная кровать с никелированными спинками.
— Картины я вам после покажу, а сейчас пошли пить чай. Вы не обидитесь, если мы попьем его на кухне? — спросил Василий Андреевич и сам же ответил: — Конечно, не обидитесь, — у вас в Москве даже званые обеды и те на кухне устраивают. Что ж, быт и в самом деле нужно упрощать. У меня, как видите, он упрощен до предела.
Акулов улыбнулся.
— Посуды хорошей у меня, к сожалению, не осталось, — говорил он, наливая крепкий чай в дешевые фаянсовые кружки. — Сервизы пришлось продать, когда болела Елена, серебряные ложки тоже перекочевали в комиссионку. Но это не главное в жизни, правда, Ольга Александровна? Вы знаете, я так рад, так рад вас видеть!.. Ну, как вам здесь живется?
— Василий Андреевич, я пришла не жаловаться и не плакаться, но… короче, Инесса Алексеевна запретила нам с Лукьяновым заниматься в училище в дни каникул. Для Миши это настоящая трагедия. Он, конечно, виду не подает, но парню просто негде заниматься. Уж я не говорю о непедагогичности подобных методов.
— Кудрявцева все никак не успокоится. А пора бы, — задумчиво произнес Акулов. — Она и мне в свое время пыталась отравить жизнь.
— Так это она… сочинила ту анонимку? — вдруг догадалась Ольга.
— Вы и про это знаете? Хотя ничего удивительного — мы же живем в небольшом российском городке. Быть может, именно в том и состоит его очарование, что здесь все друг про друга все знают, интересуются твоей личной жизнью, нередко даже устраивают ее за тебя…
Оля с улыбкой слушала его.
— Вот вы уже улыбаетесь. Это замечательно. — Он выбрал из вазочки самую вкусную конфету и протянул ее Оле. — Так уж устроены наши соотечественники, и это, на мой взгляд, симпатичная черта. После смерти жены я почти год прожил в швейцарском городке неподалеку от Берна. Скорее даже его можно было назвать деревней. Ближайшие соседи в лицо меня не знали, и если я по нескольку дней не выходил из дома, им и в голову не приходило справиться о моем здоровье.
— По мне пусть лучше оставят в покое, чем лезут в душу грязными руками.
— Да, у Кудрявцевой они на самом деле не очень чистые. Но ей тоже не позавидуешь: денно и нощно ломает себе голову над тем, чем бы вам насолить. Тяжкая работа. Ну, довольно об этом. Давайте лучше сыграем с вами ля-мажорный квартет Моцарта. В этой музыке столько света и добра.
Играть с Акуловым было одно наслаждение. Он знал на память обе партии, вел в ансамбле, ни в коем случае не подчиняя собственной воле. Когда отзвучал последний аккорд, он вскочил со своего стула и галантно склонился над Олиной рукой.
— Вы и Моцарт — какое восхитительное сочетание! Не забывайте об этом ни на минуту.
Когда прощались, Акулов крепко сжал ее руки в своих сухих ладонях и сказал, заглядывая в самую глубину глаз:
— Не сдавайтесь. Вы даже представить себе не можете, как вы тут нужны. Вы как свежий морской бриз. Да, а Лукьянова присылайте ко мне, — буду только рад.
Он стоял на лестнице, пока Оля не хлопнула дверью подъезда.
Она шла по улице, удивляясь всему: и оттепели, пахнувшей ей в лицо предчувствием весны, и низко нависшим неподвижным тучам, и робкому запаху слегка оттаявшей земли, в чьи зимние грезы уже стучалась мартовская капель. И было легко и счастливо на душе от соприкосновения с Моцартом и этим удивительным старцем, вопреки всему оставшимся безнадежным оптимистом.
* * *«Милая Татуша!
Все-таки на свете есть Бог!
У нас в училище целую неделю работала комиссия. В целом, кажется, остались довольны, кроме… Вот тут-то и начинается самое интересное. Оказывается, хуже всего обстоят дела у теоретиков — это, как тебе известно, епархия зловредной Инессы. У них и подготовка слабая, и — о ирония судьбы — рамок учебной программы они не придерживаются, и от современных требований отстали безнадежно. Комиссия уехала составлять отчет, а зловредная Инесса забегала по всем инстанциям. Вчера мы столкнулись с ней нос к носу на бульваре, и она пообещала, что «так это дело не оставит». Из чего я сделала вывод, что она уверена, будто комиссию на нее наслала я. Чем все кончится — не ведаю. Быть может, Инессу попрут из директоров, но Акулов правильно сказал, что это случится не скоро. Увы, ее тут некем заменить. На мне уж она постарается отыграться, будь спокойна, стоит дать ей малейший повод. Но пока его нет. Словом, силы наши мы нередко расточаем на мышиную возню.
