Барракуда - Лунина Татьяна
— Не знаю, — буркнула Кристина, разворачиваясь к заднему сиденью.
Пока возилась с пакетом и цветами, по бокам «ауди» вырос почетный караул из двух громил, одинаковых, как пара капель, молча застывших в ожидании. Наконец она выкарабкалась из машины и, передавая одной «капле» ключ, предупредила.
— Полетела коробка передач.
— Не беспокойтесь, разберутся, — успокоил Осинский. Других голосов не прозвучало, похоже, при хозяине бравые молодцы теряли дар речи.
В чужом кожаном салоне пахло деньгами, властью, сладковатым сигарным табаком и дорогим мужским парфюмом — запахи, которые опасно вдыхать тем, кто стремится к покою.
— Вы сказали: не знаю, — прошелестело вкрадчиво над ухом, — но знать — лучше, чем не знать, вам так не кажется? Незнайка лежит, а знайка далеко бежит. Разве мы не богаты знаниями и не бедны их границами? — разразилась знаменитость длинной тирадой.
— У всего должны быть свои пределы. Мудр не тот, кто знает много, а тот, чьи знания полезны.
— О, — усмехнулся Дубльфим, — я не сомневался, что вы на голову выше многих своих собратьев по цеху.
— Не я — Эсхил, — просветила эрудитка.
Неподвижный затылок водителя чуть колыхнулся, черная иномарка мягко скользнула к подъезду и застыла у самых ступенек знакомого четырехэтажного дома. Шофер Осинского выскочил и засуетился вокруг задней дверцы.
— Ну что, — плутовато ухмыльнулся Дубльфим, — рискнем заявиться вместе?
— А вас что-то смущает?
Осинский от души расхохотался, молодо выпрыгнул из машины, подал Кристине руку. Водитель забежал вперед, распахнул тяжелую дверь подъезда, заглянул внутрь, доложился.
— Чисто.
В ярко освещенном дверном проеме стоял Андрей Иванович, над ним возвышалась жена.
— Фима, привет, дорогой! А мы видели вас из окна. Поднимайтесь быстрее, почти все уже в сборе. И держитесь за перила, у нас тут на площадке лампочка перегорела.
— А в темноте сияют ярче звезды, — пошутил гость, обнимаясь с другом.
— Что звездам до гаснущих ламп? — весело подхватила Кристина, вручая юбиляру подарок. — Поздравляю, Андрей Иваныч!
— Спасибо, — растаял виновник торжества. Он ничуть не удивился их внезапному появлению вместе, как будто эти двое давно расхаживали парой.
Расцеловавшись с хозяевами, Кристина направилась в ванную вымыть руки. После жалкой попытки самостоятельно устранить поломку в машине без мыла и горячей воды не обойтись.
— А как вы оказались вдвоем? — небрежно спросила Зорина, подавая полотенце.
— У меня полетела коробка передач, — пояснила Кристина, испытывая странную неловкость. — Осинский проезжал мимо. Кажется, все дороги ведут к вашему дому, Надюша, на одной из них мы и встретились, — беззаботно улыбнулась гостья.
— А другие проезжали?
— Именно что проезжали! Мимо. И ни один не остановился. Чтобы современный мужчина брал на себя женские проблемы? В такое верится с трудом, хватило бы силенок свои разрешить.
— А в альтруизм Ефима верится легко?
— Послушай, — вздохнула Кристина, — ты волнуешься зря. Я прекрасно помню твои слова об этом типе и полностью с ними согласна: хитрый, скользкий, опасный. От себя могу добавить: самоуверенный денежный мешок с двойным дном — абсолютно не в моем вкусе, не спасает даже ум. Женат.
— Уже нет.
— Да ведь я делала о нем недавно передачу, — изумилась телевизионщица, — и общалась с его женой. Милая, интеллигентная женщина, очень красивая. Ради второго мужа бросила первого — любящего, не бедного и очень известного драматурга. Я еще никак не могла понять, чем же невзрачный хмырь привлек такую красавицу?
Кристина, конечно, лукавила. Ее попросту начинал раздражать никчемный разговор, похожий на допрос. Опытная журналистка давно раскусила, в чем секрет стремительного взлета этого человека. Дубльфим, при внешнем сходстве с крысой, обладал высоким интеллектом, живым умом, отсутствием всяческих принципов и невероятным обаянием, от него за версту разило успехом — против такого «букета» трудно устоять любому. При желании Осинский мог бы совратить кого угодно. Ведь совратил же он прожженных политиков, которые с упоением расстилались перед ним.
— Будь осторожна, детка, — тихо попросила Надежда Павловна, не сводя с молодой подруги пристального взгляда. — Мне бы не хотелось за тебя волноваться. Пока жива, я еще смогу уберечь, но…
— Надюша, — в ванную заглянул юбиляр, — куда ж ты пропала? Гости уже готовы к голодному бунту, одному мне с ними не справиться. Пойдемте, девочки, хватит шептаться, — и он подхватил обеих, увлекая за собой.
Веселый вечер был смазан разговором, неприятный осадок которого никак не хотел исчезать. Кристина знала, что Зорина искренне к ней привязана, гордится своей «деткой», беспокоится о ней и, можно сказать, любит, как родная мать. Еще больше Надежда Павловна привязалась к ней после смерти Стаса, и не было дня, чтобы она не звонила. Эта любовь грела, давала уверенность, что в мире есть человек, который понимает, уважает и ценит не за популярность и ежедневное появление на экране, а просто так, из потребности любить и дарить тепло. Но Кристина Окалина терпеть не могла, когда кто-то пытался чрезмерно ее опекать, пусть даже самый любящий, навязывать свое мнение или учить жизни. Здесь очень важно было вовремя остановиться, не переступить грань, как это часто делают близкие люди, уверенные, что по праву родства или дружбы имеют на это право — право вмешательства в чужое «я». В таких случаях Кристина ощетинивалась, словно еж, и мгновенно превращалась в колючий шар, недоступный для всех, готовый больно уколоть каждого, кто осмелится близко подойти. Не стала исключением и Зорина. Гостья почувствовала желание уйти. Захотелось тишины, одиночества, крепкого душистого кофе, сваренного в любимой медной турке. Но не проститься перед уходом с хозяйкой было бы невежливо, к тому же Надежда Павловна могла бы неверно истолковать такой уход. Кристина поискала глазами архитекторшу, но в шумной, захмелевшей толпе ее не было видно. Юбиляр оживленно спорил о чем-то с парой молодых бородачей и ухода скучающей гостьи, скорее всего, не заметил бы вообще. Она подошла к окну и заглянула за штору: у подъезда ждала ее «ауди», рядом застыл черный «мерседес». Кристина отправилась на поиски Надежды Павловны, чтобы попрощаться.
Глава 21
Зорины жили в старинном доме постройки конца девятнадцатого века, такие по Москве еще оставались. Парадный подъезд, черный вход, маленькие окна, ажурные балкончики и лестницы с деревянными перилами, отполированными за сотню лет сотнями тысяч человечьих ладоней, — скромные, притихшие, мудрые, смиренно доживающие век, вдруг вздумавший для них растянуться. Одни — с барельефами, лепными карнизами и охранными грамотами на спокойную старость. Другие — без изысков и привилегий, построенные для выбившихся в люди потомков крепостных, знавших цену трудовой копейке и превыше финтифлюшек ценивших добротность, в таком доме и проживал архитектор. А прежде здесь обитал его дед с любимой женой Аленушкой, известной в Петербурге своею красотой и уникальным даром видеть человека насквозь. Когда четырнадцатилетняя Аленка впервые усмотрела в чужом животе печенку, селезенку, змеистые кишки и пару скрюченных младенцев мужескаго полу, храбрая девочка в обморок не упала. Подошла к маменькиной гостье и отважно заявила.
— У вас будут близнецы, сударыня. Мальчики. А еще вам лучше не пить таблетки, которые вы принимаете на ночь, они плохие, одна плавает до сих пор, вот здесь, — и ткнула тонким пальчиком в корсет.
После нюхательных солей дама пришла в себя. С нее тут же взяли клятву, что о произошедшем (разумеется, кроме будущей мамы двойняшек) не узнает ни единая живая душа. Гостья побожилась перед иконой Николая Чудотворца и унесла быстрее ноги из чудного дома. Через пять месяцев она благополучно разрешилась от бремени близнецами, коих нарекла Ванечкой и Данечкой. А еще год спустя вновь заявилась, но уже к Аленушке, предварительно вымолив у подруги согласие на разговор tet-a-tet с ее уникальным чадом. На этот раз обошлось без потери сознания, но Николая Чудотворца сменила Казанская Божия Матерь. Матушкина приятельница оказалась дамой слова, только настырной слегка и повадилась захаживать в дом, из которого когда-то поспешно бежала.
