Запрет на любовь (СИ) - Джолос Анна
— Просто возьми их. В чём проблема? — произносит парень раздражённо, явно теряя терпение.
— Извини, Марсель, но нет, — повторяю категорично. — Вот это тоже возвращаю, — достаю из кармана пальто бархатную коробочку. Кладу в карман его куртки, пока он пребывает в состоянии некой растерянности. — Ни к чему. Ясно? Мне есть от кого получать подарки и цветы, — чеканю холодно и, не дожидаясь какой-либо реакции, ухожу, смешиваясь с толпой.
Тяну на себя тяжёлую железную дверь.
Оглушающе звенит первый звонок.
Достаю карту. Прохожу через турникет и тороплюсь попасть в гардероб, чтобы раздеться и переобуться.
Всё это в спешке, на автомате. Лишь бы чем-то занять дико трясущиеся руки.
— Скорее выходим из раздевалки! Сейчас начнётся урок! Почему опаздываете? — отчитывает попутно завуч.
Подхватываю рюкзак и направляюсь в сторону длинного коридора, ведущего к спортивному залу.
Второй звонок застаёт меня именно там. Наши, под руководством физрука, уже, должно быть, строятся. А я… Останавливаюсь у окна и зачем-то осторожно выглядываю во двор, прячась за занавеской.
Неприятный разговор позади. Дыхательная функция, вроде как, восстановлена. Но в груди отчего-то становится тесно и больно.
Абрамов всё ещё на крыльце.
Сидит на ступеньках.
Там же лежат и розы. Прекрасные, необыкновенные но, к сожалению, для меня запретные…
С того самого первого букета проходит почти месяц.
Если что, после него их было ещё одиннадцать. Одиннадцать, представляете? Абсолютный рекорд за двадцать восемь дней, я считаю.
Школа. Дом. Балкон. Ворота.
Марсель упрямо оставляет для меня повсюду цветы.
Передаёт комплименты через девчонок, занятых в работе школьного радио. Передаёт конфеты, шоколадки и мягкие игрушки через подосланную на переменах малышню.
В карманы пальто и рюкзак традиционно подкладывает небезызвестные жвачки Lоvе is с вкладышами и билеты-приглашения. Билеты, которыми я ни разу не воспользовалась.
Кино, театр, крытый каток, концерт известной группы. Эти свидания я, само собой, игнорирую.
Как игнорирую и то, что он пишет. Не только на телефон ночами. Строки из его стихов я встречаю на самых разных поверхностях. Стёкла, стены, парты, двери, асфальт.
Однажды из-за этого меня вызывают к директрисе. Потому что кто-то докладывает ей о том, что все литературные творения «неизвестного» поэта посвящены моей персоне.
— Нормально? Делаешь ты, а достаётся мне! — возмущённо высказываю этому самому поэту, когда случайно застаю его после уроков в женском туалете с тряпкой в руках.
Заставили отмывать, похоже. И правильно!
— Ты, что ли, писала? К тебе какие претензии? — отзывается спокойно.
— Такие, что вся школа это обсуждает.
— И чё? Пусть обсуждают на радость, — усмехается.
Смешно ему, да?
— Ты осознаёшь, что это уже ни фига не забавно? На меня косо смотрят, Абрамов.
— Дура. Они просто тебе завидуют, — бросает он равнодушно.
— Завидуют чему? Наличию навязчивого ухажёра?
— Настойчивого, — исправляет меня он.
— Я сказала то, что сказала! — злюсь, прожигая взглядом его спину. — Твои поступки напрямую затрагивают другого человека. Так не должно быть!
— Слушай, чё плохого я тебе сделал по факту? — спрашивает, не отрываясь от своего занятия.
— Ты вообще не уважаешь моё мнение. Столько раз просила оставить меня в покое! Слово «нет» совсем никак не понимаешь? Оно звучало многократно. Ничего не изменят цветы-мишки и вот эти письма Онегина к Татьяне!
Молчит.
Очередное творение появилось тут утром и уже разошлось на цитаты по чатам.
— Слышишь, Абрамов?
Жуёт жвачку с невозмутимым фэйсом, со скрипом оттирая чёрный фломастер, коим исписано стекло.
В моменте его показное безразличие к тому, что я говорю, бесит так сильно, что не выдерживаю и позволяю себе сказать следующее:
— Где гордость в конце-концов? Есть она у тебя или нет? Сколько можно унижаться?
Разворачивается ко мне и сразу отмечаю, как изменилось его настроение.
— А в чём конкретно унижение, Джугели? — прищуривается.
— Да во всём! Ты ведёшь себя как настырный обиженный мальчишка. Отказали тебе. Прими с достоинством и смирись. К чему весь этот террор?
— Террор… — повторяя за мной, перекатывает на языке это слово.
— Да. Я устала, ясно? Ты мешаешь мне спокойно жить. Каждое утро начинается с того, что я не хочу сюда идти!
— Типа из-за меня? — уточняет, хмыкнув.
— А из-за кого же? Твоё навязчивое внимание преследует меня уже энное количество времени. Куда от тебя деться, Господи? — качаю головой. — Старшая школа в Красоморске всего одна. В соседний город мне, что ли, прикажешь переводиться? Выбора не оставляешь получается.
Кивает.
Бросает тряпку на подоконник. Засучив рукава белой рубашки, открывает кран с горячей водой и моет руки.
Наблюдаю за ним, прикоснувшись лбом к холодному зеркалу.
Напряжённый профиль. Стиснутые челюсти. Проступившие желваки. Поджатые губы. Хмурый взгляд.
Сглотнув шершавый ком, вставший в горле, произношу:
— Всё было нормально, пока мы дружили.
— На хрен мне не сдалась твоя дружба.
Закрывает кран. Выдирает бумажное полотенце.
— Очень жаль, что не сдалась, — чувствую, как зудят глаза. Вот-вот слёзы горячие проступят. — Раньше мне казалось, что…
— Тебе казалось, — перебивает зло.
— Это ты всё испортил. Сам виноват.
— Виноват в чём? — нецензурно выражается. — Ты думала, будет так, как удобно тебе? Ни хрена подобного, Джугели.
Выбрасывает в урну смятые бумажки. Забирает с подоконника портфель.
— Я хочу как раньше… — выпаливаю тихо. Беспомощно.
Хоть и говорю, что достал меня, но скучаю ведь. Так сильно скучаю по тому времени, что проводили вместе. Мне этого очень-очень не хватает.
— Как раньше уже не будет.
Закинув рюкзак на плечо, направляется к двери, однако перед тем как уйти, останавливается напротив, в момент повышая уровень тревоги, которую я и без того испытываю.
Смотрит воспалёнными глазами, с потрескавшимися на белках от недосыпа сосудами. Медленно изучает вблизи моё лицо, пока у меня внутри, за грудиной, самый настоящий апокалипсис разворачивается.
Бах-бах-бах.
Сердце, качающее кровь на пределе своих возможностей, лупится о рёбра с таким грохотом, что гулкой пульсацией отдаётся этот бешеный ритм и в ушах, и в глотке.
Вновь ощущаю себя неспособной выдержать этот его взгляд, выражающий нечто такое, отчего опять адски жжёт в солнечном сплетении.
Вопреки тому, что чувствую, стойко держусь до последнего.
Замечаю, как яростно бьётся жилка на его шее за расслабленным воротом рубашки.
Не дышу, казалось бы. Но всё равно проникает в ноздри его запах. Будоражащий и крайне волнующий.
Не моргаю. Чтобы не смахнуть случайно с ресниц предательскую влагу.
Не двигаюсь.
Замерла пустой, неживой статуей.
— Марсель…
Разрываюсь от противоречий, кипящих внутри.
Прогнать его хочу и одновременно с тем обнять крепко-крепко.
Разве это нормально? Нет.
Опускает взгляд на мои потрескавшиеся губы и я, не выдержав напряжения в двести двадцать вольт, резко и шумно выдыхаю свою дрожь.