Мари Кирэйли - В плену теней
До поры до времени, подумала Хейли с пессимизмом, так не вязавшимся с уверенностью Линны.
Но откуда у Линны такая уверенность? В конце концов, ей-то что терять?
«Мое безумие, если мы не покончим с этим».
Это ее мысль или Линны? Голоса, звучавшие внутри Хейли, были так похожи, что она уже не знала, где чей.
Она выпила еще чашку кофе и пошла бродить по дому, смирившись с неизбежностью. Изо всех окон была видна лишь опустошительная зима, безмолвная, как белый склеп Селесты.
– Сдаюсь, – произнесла Хейли шепотом, прозвучавшим неожиданно громко в пронизанной холодным солнцем тишине дома. – Давай покончим с этим вместе.
Пройдя на кухню, она взяла воду, все еще достаточно горячую, и заварила травы Селесты. Выпив чашку, подложила дров в камин и легла на кушетку, изнуренная дорогой, которой не помнила, и настоятельными требованиями Линны докопаться до истины.
В хрупкие минуты между сном и явью прошлое неизменно накатывает на нее – вся его боль, весь ужас и печаль оживают вновь. Значит, вот так выглядит смерть, думает она, глядя на тело отца. Интересно, как отец, который был готов винить всех вокруг за собственные недостатки, оценивал свою жизнь?
Мертвый, он выглядит ссохшимся, немощным – вовсе не тем тираном, каким был до самой смерти.
Через два месяца после того, как его положили в больницу, врачи сказали ей, что надежды нет и ему осталось жить в лучшем случае несколько недель. Они предложили перевести его в хоспис. Но отец отказался. Он велел Луи убраться из дома и обосновался в своей старой комнате под круглосуточным присмотром сиделок.
Пока был жив, он посылал за ней и за Луи раз двенадцать. Иногда, прежде чем они успевали прийти, он впадал в беспамятство; порой смотрел на них своими глубоко посаженными глазами с отсутствующим видом, словно не узнавал. Лишь в редких случаях он был в здравом рассудке, ждал их и набрасывался на обоих одновременно или на каждого в отдельности, бранил, пока снова не впадал в забытье. Идя к нему, Линна всякий раз надеялась увидеть, как смерть призовет его. Но наконец, обессилев и решив, что он устроил эту «комедию на смертном одре» специально, чтобы мучить ее, перестала приходить.
Так что при его кончине присутствовал только Луи. Он рассказал ей, как папа кричал от боли, как – после нескольких месяцев пребывания в наркотическом дурмане – отказался от обезболивающих уколов, чтобы в трезвом уме провести последнее сражение со смертью. Сиделки оставили их наедине, поэтому никто не видел, как Луи стоял у его постели, наблюдая, просто наблюдая и не произнося ни слова вплоть до того момента, когда у отца закатились глаза. Прежде чем позвать сиделку, Луи еще немного молча постоял над покойным.
«Отец отправился в ад с широко открытыми глазами», – сказал Луи. Линна именно этого и ожидала.
Стоя между Луи и Джо и наблюдая, как закрывают гроб и вдвигают его в нишу рядом с гробом матери, она с удивлением осознает, что не испытывает торжества. Ее огорчает, что истинно скорбящие (а их на удивление много, как она мысленно отмечает), должно быть, полагают, будто она горюет.
– Приходи вечером домой, – шепчет Луи.
Она качает головой. Их дом – последнее место, куда она могла бы заставить себя пойти.
– Прошу тебя. Только сегодня. Нам нужно поговорить с глазу на глаз.
Она хочет отказаться, но он ради нее столько вытерпел.
– Ладно, – соглашается она тихо, словно не желая отвлекать священника, произносящего последнюю напрасную молитву.
Луи приезжает к дому первым и ждет у дверей, чтобы вручить ей дубликат ключа и показать, как обращаться с сигнализацией. После этого идет к бару и наливает два стакана бренди.
– За свободу, – говорит он, поднимая свой.
Она пьет, зная, что ее свобода иллюзорна.
– Ты сказал, нам нужно поговорить, – напоминает Линна.
– Иди сюда. – Он берет ее за руку и ведет в столовую. Там на столе разложены рисунки, на которых изображены фрагменты этого дома, только более светлого, открытого; образчики отделочных материалов для каждой комнаты представлены рядом с соответствующими рисунками. – Я хотел ознакомить тебя со своими планами. Но ты можешь изменить все, что пожелаешь. Сзади я хочу пристроить солярий, именно такой, о каком мы с тобой мечтали.
– Ты что, такой же безумец, каким был отец? Я не могу здесь жить.
Он смотрит на нее с непониманием.
– Мы же поклялись, что этот дом будет наконец нашим, и он оставил его нам обоим.
– Выкупи мою половину. Нет, лучше я ее тебе подарю. Луи, прости, но я здесь жить не смогу.
– Линна, ты шутишь!
– Мы стоим сейчас в комнате, где он каждый вечер унижал нас. Память не лжет. А здесь… – Она выбегает в холл. – Вот дверь, через которую вносили маму. А наверху – ванная, в которой он изнасиловал тебя. Спальня, в которой он надругался надо мной. Комната, где мама убила себя, – нет, не так! Комната, в которой я убила ее! Луи, этот дом проклят так же, как и люди, которые в нем жили.
– Он наш.
– Нет, Луи. Если он тебе нужен, он – твой.
– Останься со мной сегодня. Пожалуйста, только сегодня. Подумай еще, прежде чем принять окончательное решение.
Она хочет сказать «нет», но, возможно, он прав. В юности они мечтали об этом, а повзрослев, прилагали все усилия, чтобы проводить здесь вместе то время, когда их отец отсутствовал. Она заставит себя – ради брата.
– Только сегодня, – говорит Линна.
Луи готовит ужин, потом они стоя едят на кухне – в помещении, навевающем самые счастливые воспоминания. После десерта, прихватив стаканы с бренди, выходят во дворик, зажигают ароматизированные свечи и сидят молча, наслаждаясь вечерней тишиной.
– Поздно уже, – говорит Луи.
Она кивает и следует за ним в дом. Подъем по лестнице представляется ей вечностью. Наверху Линна останавливается. Сможет ли она уснуть в своей комнате? Даже теперь, когда отца нет в живых, кошмары наверняка будут мучить ее.
Луи берет ее за руку и ведет в большую спальню, где на беломраморной каминной полке под портретом матери горят свечи.
Несколько лет назад Луи перебрался из своей прежней комнаты в помещение на первом этаже. Там когда-то жила Жаклин. В комнате был отдельный вход и имелась ванная, поэтому он мог уходить и приходить, когда заблагорассудится. Но теперь, когда отец умер, Луи обосновался в родительской спальне. Линна восприняла это как подтверждение – старик действительно умер; теперь их жизнь станет спокойной.
Будто они когда-нибудь, даже после смерти Анри, могли обрести мир в душе!
– Спи здесь, как в детстве. Ты говорила, что спала в маминой кровати, надеясь, что мама тебе приснится.
Линна об этом уже забыла. Теперь воспоминания нахлынули снова. В ее снах Джоанна де Ну всегда была здоровой и счастливой. Они всегда куда-то шли вместе, в какое-то далекое прекрасное место, где никто не мог их найти.
