Джоан Коллинз - Любовь, страсть, ненависть
И только Инес, в конце концов, смогла найти способ уговорить Фиби. Она долго размышляла над этой проблемой, анализируя все варианты, и пришла к выводу, что Фиби даст Джулиану свободу в обмен на проценты от его будущих заработков, причем пожизненные проценты. Она сказала Джулиану, чтобы он предложил ей десять процентов. Поразмышляв сутки, Джулиан пришел к жене с этим щедрым предложением.
– Двадцать процентов, – выпалила в ответ Фиби. – Это мое последнее слово.
– Пятнадцать, – устало вздохнул Джулиан.
– Ну ладно, так и быть, сукин сын, – презрительно фыркнула Фиби. – Пятнадцать процентов пожизненно, не забудь. Играй до самой смерти свою роль, любимый.
– Договорились, – сказал Джулиан, чувствуя, что с души упал тяжелый камень.
Наконец-то он освободился. Освободился от Фиби. Освободился, чтобы навсегда соединиться с Инес. Теперь он может лететь в Голливуд.
Глава 11
Рим
Умберто Скрофо с торжественным видом вошел в студию звукозаписи кинокомпании «Чинечита». Во рту торчала сигара, он шел походкой уверенного в себе человека, думая, что скоро закончатся съемки его фильма «Потерянный город». На улицах Рима, на Виа Венето, на пляжах Остин и Фреджене, где собирались люди, имеющие отношение к кино, и даже в коридорах соперничающей киностудии «Скалера» все говорили о том; что Умберто Скрофо, этот новичок в их мире, поймал удачу за хвост, что всего этого он добился благодаря своему труду. Ну, конечно, не совсем своему, потому, что сценарий написан Ирвингом Франковичем, а Дидье Арман помог достать большую часть денег, необходимых для съемок, но в фильме было имя Умберто, и это знали все.
Он самодовольно улыбался, наблюдая за игрой актеров внутри огромного, ярко освещенного юпитерами круга. Он относился к актерам, как хозяин, как будто все они принадлежали только ему и никому другому. Они все работали практически бесплатно. Даже Рамона, в конце концов, потребовала себе жалованье, хоть и небольшое. Это было нелегко. Люди, говорившие ему, что для того, чтобы прорваться в итальянский кинобизнес, надо быть просто танком, были не дураки. Ему пришлось немало побороться, чтобы заполучить этот сценарий. Понти, Де Сиза, Феллини и Висконти, казалось, одновременно отдали кому-то свои студийные площадки, всех мало-мальски толковых техников и операторов, все кинооборудование. Пришлось ему побороться и с американскими кинокомпаниями. Вместе с угасающими звездами тридцатых и сороковых годов они ринулись после войны в Италию. Они вкладывали миллионы долларов в дерьмо, самое настоящее дерьмо, и пользовались стопроцентным успехом только потому, что в титрах стояло имя какой-нибудь увядающей американской звезды, и сама картина считалась американской. Умберто видел, как бурно развивается итальянская киноиндустрия после войны, как растут доходы создателей фильмов. Он тоже хотел добиться успеха. О, кик он мечтал об этом, как стремился в далекий Голливуд! И он не сомневался, что в один прекрасный день он там окажется.
Глава 12
Лос-Анджелес
Доминик полюбила Голливуд, а Голливуд полюбил ее. Каждое утро по дороге на студию она с детским восторгом смотрела по сторонам из окна лимузина, на котором ее возили, и удивлялась той радости, которую приносил ей каждый новый день. Она обожала Калифорнию и думала, что хот-доги, гамбургеры, кино под открытым небом, дискотеки, пляжи Санта-Моники и яркое калифорнийское солнце это все, что есть самого прекрасного в мире. Но особенно ей нравилось общение с другими актерами и танцорами на репетициях в студии. Она смеялась над их шутками, не совсем их понимая, и много времени занималась английским. Она без конца репетировала свой страстный танец из «Легенды Кортеса». Доминик любила праздничную суету, которая царила в ресторанчике на съемочной площадке «Коламбиа пикчерз», где она постоянно встречала звезд кино. Но особенно ей нравилось телевидение: программы «Шоу Джекки Глисона», «Парад звезд» и «Шоу Милтона Берла». В Сен-Тропезе не было ни телевидения, ни хот-догов, ни фильмов – вообще ничего, что могло бы волновать и радовать. Кроме Гастона. Теперь ей совсем не хотелось возвращаться назад. Жизнь в Калифорнии была для нее чем-то необычайным. Она была здесь своей.
Гастон написал ей несколько полных страсти писем. Она писала и ему и своим родным длинные письма, но шли дни, и Сен-Тропез, семья и Гастон Жирандо все больше отдалялись от нее. Скоро она почти забыла, как он выглядит.
Только память о ночах, проведенных на Танго Бич, удерживала в ее воображении его смутный образ. Она вспоминала, как они лежали на полосатых матрацах, вдыхая аромат янтарного солнца, и как это волновало ее. А теперь ей приходилось работать, работать и работать, времени на развлечения практически не оставалось. Киностудия хотела сделать из нее новую звезду, и она всеми силами участвовала в этой работе.
Единственной ложкой дегтя в бочке голливудского меда была ее наставница. Странная, как будто мертвая, матовая кожа, серебряные волосы, черные печальные глаза на прозрачном лице – все это заставляло окружающих чувствовать себя с Агатой неуютно. Ее лицо говорило о пережитых страданиях, глаза были вечно грустными, ей нечему было радоваться. Ее одежда была старомодной, блеклой и неряшливой. Никто в Калифорнии так не одевался. Она вела себя спокойно, находясь как бы в полусне. Ни Доминик, ни другие люди не могли даже догадаться, что Агату очень волнует ее жизнь в Лос-Анджелесе, так умело она скрывала свои чувства.
В Доминик же просто бурлила жизнерадостная энергия. В джинсах «Левис» и клетчатой рубашке, с собранными на затылке в хвостик длинными волосами она совершенно американизировалась, одеваясь по американской моде и следуя американским обычаям. Тем душным ноябрьским утром, когда они направлялись в студию на первую в ее жизни примерку, она буквально сгорала от нетерпения.
– О, Агата, я так волнуюсь, что почти не могу дышать! Это моя первая примерка… Как ты думаешь, все будет хорошо?
Агата не ответила, а машина тем временем въехала па территорию студии. Доминик зачарованно смотрела на расхаживающих вокруг знаменитостей. На всех была зимняя одежда, ужасно нелепая в калифорнийской жаре и влажности.
Направляясь в костюмерную, они проехали еще несколько улиц, совершенно не похожих друг на друга. Вот многоквартирный нью-йоркский дом девятнадцатого века, а рядом – точная копия лондонской Итон-сквер, где в мельчайших подробностях воспроизведены дома в стиле «английский ампир», платаны и какой-то золотистый кустарник. Чуть дальше средневековая французская деревушка с вымощенными булыжником улицами. В узких переулках натянуты бельевые веревки с сохнущим на них бельем. Все это выглядело так натурально, что Агата и Доминик вдруг испытали чувство острой ностальгии по Сен-Тропезу. Наконец они добрались до костюмерной, которая оказалась простым зданием, сколоченным из грубых досок, с облупившейся коричневой краской.
