Маргарита Разенкова - Осень Атлантиды
Где-то в глубине здешнего загадочного леса размеренно и неспешно посвистывала ночная птица, с противоположной стороны доносился ритмичный шорох волн, ветерок, втекая сквозь неприкрытое окошко, наполнял жилище непривычной, но приятной смесью запахов — моря, цветов и… чего-то еще.
Таллури вдохнула поглубже и закрыла глаза, чтобы лучше разделить запахи: вот этот — цветочный, и цветок где-то совсем рядом, может быть, прямо за окном, этот — соленый бриз с берега, этот — разогретая смола близкого леса, а этот… Горький, пряный, дымный — что это?
Таллури вышла и, как по дорожке, отправилась по шлейфу запаха. Он вывел ее прямо на берег — шум волн усилился, ее сандалии увязли в песке. В кромешной темноте, где-то впереди, у самой воды мелькнул огонек, исчез, опять появился, вычерчивая короткую линию, — трубка господина Нэчи.
Он мгновенно уловил движение у себя за спиной:
«Что тебе нужно?»
«Могу я немного побыть здесь, с вами?»
«А тебе не пора ли спать, детка?» — в его голосе мелькнули досада и неудовольствие.
«Мне не хочется, и я не буду вам мешать».
«Оставь меня!» И через долгую паузу: «Пожалуйста».
Таллури не обиделась: она почувствовала, что ему необходимо остаться наедине со своей болью, и он боится, что эта боль опять заявит о себе, прорвется, обнаружит его чувства. И Таллури тихонько ушла.
Утром, едва рассвело, громко запели-заперекликались птицы, зашумел лес, хижина наполнилась радостным светом, и Таллури выбежала наружу — поприветствовать Солнце, новый день. И осмотреться.
Местность выглядела необыкновенно привлекательной. И дело было не столько в том, что лес был красив и уютен, что белый песок на берегу оказался невероятно чист, и казалось, сами боги украшали этот рай всевозможными цветами, — дело было не столько во всем этом, сколько в том, что заповедник совершенно явственно излучал энергию абсолютной безопасности. Таллури просто почувствовала это всем своим существом.
Навстречу ей шел господин Нэчи. На его лице не читалось и следа ночной тоски. Будто омытые утренним светом, глаза казались бездонно синими. Но Таллури чувствовала, знала, что его боль, горькая и неизбывная, таится в самой глубине этих глаз, как ядовитая змея, свернувшаяся опасной спиралью, готовая распрямиться в любую секунду и ужалить в самое сердце.
Он нес за хвост крупную рыбину.
— Ясное утро, детка. Вот наш завтрак. Сумеешь приготовить?
— Приготовлю. Только мне нужен костер.
Он развел огонь, а Таллури зажарила его добычу. Ей казалось, что ничего вкуснее она в жизни не пробовала. После завтрака, махнув рукой в сторону леса, он сказал:
— Ты можешь гулять, где хочешь. Или остаться здесь, — он кивнул на море, — купаться, например. Впрочем, я не знаю, как отдыхает теперь молодежь. В общем, делай, что тебе нравится.
— А вы?
— Я? — он удивился. — Что, собственно, я?
— Простите, — Таллури смутилась, подумав, что ему совсем не хочется разделять с ней компанию. Да и своими пла— нами он не намерен с ней делиться. — Простите, я лезу не в свое дело.
Он задумчиво посмотрел на нее, размышляя, кажется, уже о своем, и отвернулся.
Под пологом леса было прохладно и немного влажно. То тут, то там вскрикивали неведомые птицы, упруго шелестела листва, но, в общем, было тихо. Таллури с любопытством оглядывалась по сторонам: совершенно новые растения, незнакомые цветы. Проложенных троп здесь, разумеется, не было. Но, пробираясь в зарослях, Таллури вскоре отметила, что перемещается почти без труда: через более или менее равные расстояния ей попадаются свободные от спутанного подлеска полянки, с которых можно было разглядеть-наметить следующий «переход». Еще через какое-то время она поняла, что такой «переход» от полянки к полянке вполне определенно ведет ее в одном направлении, а именно — в восточном.
На очередной полянке Таллури неожиданно почувствовала под ногами не столь уж мягкую, как доселе, почву. Вгляделась — под пружинистыми пучками травы, если ее раздвинуть, обнаружилась мощеная кладка! Камни были округлыми, как яйцо, и ровными. И по размеру — она померила травинкой — одинаковые! Очевидно, кладка была очень старой, если не сказать — древней: меж камней, заполонив корнями все щели, проросла трава, раздвинув и нарушив некогда геометрически выверенные, строгие ряды кладки. Таллури погладила булыжники — несмотря на паутинные трещинки, они оказались невероятно гладкими.
Здесь, с этой полянки, открылось, что лес стал значительно реже и земля полого пошла вверх. Участки каменистой кладки стали попадаться все чаще, а ландшафт все больше холмился. Таллури вгляделась вперед: за деревьями просматривался уже вполне крутой подъем.
Она пошла вверх, не отводя завороженного взгляда от открывающейся перспективы. И тут же споткнулась. Ее удивлению не было конца: ступенька! Выщербленная осыпавшаяся в мелкие камешки по кромке, едва угадываемая под спутанной порослью трав — но это была несомненная ступенька! Чуть выше — другая, дальше — еще одна. Ступенек не хватало, и сильно не хватало, но уцелевших было довольно, чтобы убедиться: Таллури обнаружила лестницу! И она не могла не отправиться туда, куда вели эти таинственные ступени.
Продвигаясь вверх, она старалась не наступать на ломкие края, чтобы не разрушать лестницу более того, чем она пострадала от времени и травы. Таллури заметила, что, как ни странно, кроме травы, на лестнице больше ничего не росло, а деревья, возвышающиеся по бокам, образуют некое подобие арки, склоняя кроны по правую и левую стороны от ступеней друг к другу. Переплетенные-прошитые лианами, кроны не просто образовывали арку-полог, а будто охраняли, как могли, ступенчатый подъем от дождя и солнца.
Чем выше, тем легче становилось идти. В маршах было все меньше пропусков, ступени стали заметно целее и крепче. Тут и там по краям лестницы стали попадаться сначала отдельно стоящие небольшие изящные столбики, затем, выше, на столбиках появились фрагменты каменных же перил. Наконец, перила, с искусно выточенным узором из рельефных цветов, потянулись сплошной линией, и почти совсем целая лестница привела Таллури, уже нисколько не сомневающуюся в выбранном направлении и раздираемую любопытством, на самый верх.
А наверху, на открывшемся плато, у нее перехватило дух: некогда белоснежный, а теперь сплошь в зеленоватой патине, некогда уходящий под самое небо, судя по высоте упавших колонн, а ныне — вровень с кронами окружающих деревьев, когда-то полный народа, протоптавшего до отметин и выбоин твердые плиты двора, а ныне — пустынный и гулкий, перед ней высился величественный, несмотря на атаки неумолимого времени, Храм!
