Белва Плейн - Гобелен
– Так сейчас вы хотите платы.
– Не платы. Мы получали свои комиссионные, нам заплатили. Я говорю о любезности. Это совсем другое.
Фон Медлер взмахнул сигарой, роняя пепел на живот.
– Пустая болтовня! Мелочность! Доплата – вот что это такое. Евреи всегда требуют свою цену.
– А вы нет, герр фон Медлер? Наступила пауза.
– Я действительно потребую цену. Вам придется заплатить за вашу просьбу. Мои знакомые захотят получить свою долю.
Сердце Поля забилось быстрее.
– Я готов и охотно.
– Это не будет дешево, обещаю вам. Но вам все равно, вы богатый человек.
– Я не бедный человек.
– Будете платить в долларах. Отчизне требуется иностранная валюта.
Поль расслабился:
– Это нетрудно устроить.
– Потребуется где-то между десятью и пятнадцатью тысячами долларов. Вы получите мои инструкции завтра у себя в отеле. Или послезавтра, но не позже.
– Я буду ждать, герр фон Медлер.
Машина пришла на второе утро. Шофер был бесцветным типом, одетым не в форму шофера, а в дешевый костюм и кепку.
Поль поинтересовался, куда они поедут.
– За город, – был краткий ответ.
– Далеко?
– Три часа езды.
Лицо водителя отражалось в зеркальце обзора. Это было холодное, отчужденное лицо, не располагающее к вопросам, и Поль больше ничего не спрашивал. Но в какое-то мгновение его охватил страх: а что если его везут, чтобы расправиться с ним? Он вспомнил, что говорил о новой Германии, о своем отвращении к новым порядкам. Но нет, это же просто сделка. Товар доставляется и за него платится, вот и все – пятнадцать тысяч долларов в кармане Поля надо передать кому-то, кто в нужный момент представится как «Дитрих О.».
Во всяком случае, Марио, должно быть, жив. Они бы не просили деньги за труп, не так ли? Не просили бы?
Сельская местность, живописная даже в тусклых красках зимы, мелькала за окном. Пруды, коттеджи, пасущиеся овцы и деревенские улицы. Ближе к полудню, когда они подъехали к ресторану, водитель предложил принести Полю ланч.
– Я не голоден, – сказал Поль, – но вы идите, если хотите. Я погуляю, разомну ноги.
Он пошел вдоль главной улицы. Это был красивый городок с ящиками на окнах, сейчас заполненными ветками елок, но весной в них будет цвести герань. На боковой улице была гостиница, одно из тех старых приветливых заведений, которые напоминают о домашнем уюте, горячем супе и перине в комнате с низким потолком. Он остановился посмотреть на нее.
Около двери под кованым названием гостиницы был прикреплен плакат: «В этом доме строго запрещается находиться евреям». Он снова прочитал плакат. Теперь он понял предложение водителя принести ему ланч и поспешил к машине.
Люди проходили мимо по своим делам. Художник тащил палитру и кисти. Домашние хозяйки несли свои корзины. Они все выглядели как нормальные люди. Он закрыл глаза и притворился спящим, когда вернулся шофер. Автомобиль тронулся, и он открыл глаза примерно через час, когда почувствовал, что они снизили скорость.
Они проехали в ворота в высокой каменной стене с колючей проволокой наверху. Идентификация, разрешение и обмен приветствиями. У Поля осталось смутное впечатление ужасного холода, бараков, голого бетона и пустого пространства. Автомобиль остановился у небольшого здания, охраняемого солдатами, которые взяли на караул.
Водитель сказал только:
– Вас ждут внутри.
В большой комнате, разделенной перегородками, стучали машинки, звонили телефоны, бумаги складывались аккуратными стопками на столах. Это мог быть офис какого-то страхового агентства. Стройный молодой человек в черной форме передал Поля другому стройному молодому человеку в такой же форме. Этот сидел за столом. Его лицо ничего не выражало, и эта полная бесстрастность в нем, отсутствие какого-либо чувства вызвали у Поля страх, сковавший его горло; казалось, даже открытая враждебность была бы более человечной.
– Дитрих О., – произнес этот человек.
– Поль Вернер.
– Вы привезли, что требуется?
– У меня в кармане. – Поль прикоснулся к карману пиджака.
Человек протянул руку. Поль заколебался:
– Марио Хершфельд?
– Совершенно верно. Его освободят, когда вы передадите это мне.
– Тогда я смогу забрать его с собой?
– Нет. Существуют формальности. Его отправят домой завтра.
Поль облизал сухие губы. Это мог быть обман, простой обман. Он не мог проверить.
– Могу я спросить, как он доберется домой?
– Вас это не должно касаться.
Рука была еще протянута. Поль неохотно вытащил пакет с банкнотами, посмотрел, как они исчезли в кармане формы, и понял, что его прогоняют.
Он сделал еще одну попытку:
– Мне бы хотелось увидеть Марио.
– Это невозможно.
– Я не прошу долгого свидания. Только на минуту, чтобы сказать ему…
– Повторяю: это невозможно.
Дитрих О. поднял телефонную трубку, забыв о Поле. Ничего не оставалось, как повернуться и возвратиться к машине.
По дороге к главным воротам машина остановилась, чтобы пропустить группу узников. Поль посмотрел на них и отвел глаза. На них были полосатые робы из тонкой хлопчатобумажной ткани; Полю было холодно даже в его тяжелом пальто. Их головы были обриты, так что на первый взгляд они могли показаться одного возраста, стариками со смертельно бледными, уродливо обнаженными черепами. Молчаливые и согнутые, они шли между конвоирами. Ужас охватил Поля. Он, свободный человек в теплом пальто, съежился в машине.
Как будто одурманенный, Поль проспал всю дорогу обратно в отель. Из отеля он позвонил Илзе и, боясь непредвиденных случайностей, осторожно сообщил ей новости, окончательно не обещая ничего. Потом, вспомнив, что ничего не ел с утра, он заказал тосты и яйца на ужин и опять погрузился в тяжелый сон, который дается нам, когда действительность становится невыносимой.
На следующее утро он спешил к Илзе. Она открыла дверь и обняла его. Она плакала.
– Я надеюсь, это слезы счастья?
– Да. Но что они сделали с ним… Хочешь посмотреть на него? Он теперь долго не проснется. Я хотела, чтобы он немного забылся.
Они вошли на цыпочках в спальню, комнату молодого человека с фотографиями, множеством книг, теннисными ракетками и проигрывателем. На кровать падал тусклый свет из окна. И Поль, посмотрев на Марио, едва сдержал крик.
Темная голова, которую он помнил по фото, была выбрита. Длинный порез с засохшей кровью шел по голому черепу. Губы распухли, одна из щек была ярко-синей. Рука, лежащая у щеки, была перевязана от запястья до кончиков пальцев: пальцы были размозжены.
Они молча стояли. Когда они наконец посмотрели друг на друга, в их глазах стояли слезы.
– И его зубы тоже, – прошептала Илзе, – все передние зубы выбиты. Как я поправлю его?
