Уоррен Адлер - Война Роузов
— Только через мой труп.
— С удовольствием. Если у меня получится.
Она опустила руку и коснулась холодного лезвия своего секача.
— Зря пытаешься запугать меня, — спокойно сказала она, допила свой кубок и налила еще из бутылки.
— Мы уже давно перестали запугивать друг друга, Барбара.
— Вот только мне не понятно… — она поколебалась, прикладывая кубок к губам. — Мне не ясно, почему ты никак не можешь понять моего положения. Столько людей вокруг разводятся. Тебе вовсе не обязательно оставаться здесь. Ты вполне мог избежать всех этих… этих неприятностей.
— Это не неприятности, — он хохотнул. — Любопытная точка зрения, я бы сказал.
Она посмотрела на него и покачала головой.
— Ты все-таки ублюдок.
— Я вовсе не собираюсь одарять тебя за то, что ты оказалась такой сукой, за то, что разрушила нашу семью. Тех, кто разрушает, не награждают.
— Опять семья. Всегда у тебя семья. Почему я должна играть роль, которую ненавижу, выполнять обязанности, которые вот-вот задушат меня? — она ударила ладонью по столу. Тарелки подпрыгнули, канделябр покачнулся. — Мне это надоело, и я хочу компенсации за свое самопожертвование.
Его лицо блестело от пота. Он улыбнулся, но улыбка была холодной.
— Ты была просто кучкой вонючего дерьма, когда я женился на тебе. Это благодаря моей голове ты оказалась в этом доме. Это на мои деньги куплены все эти вещи. Это лишь благодаря моему терпению и моей поддержке ты научилась готовить блюда для гурманов. Если бы не я, ты сейчас жила бы на каких-нибудь поганых задворках в Новой Англии[54] и варила бы картошку какому-нибудь придурочному клерку.
— Прими мою вечную благодарность, — она выплюнула эти слова.
— Я не собираюсь уходить отсюда! — крикнул он окрепшим голосом. Она покрепче сжала рукоятку секача. — И ни одна вещь не покинет своего места. Убраться придется одному из нас.
— Что ж, моя совесть чиста.
— У тебя нет совести.
Она посмотрела на него, внезапно почувствовав, как внутри у нее пробуждается жалость. Он оказался такой же жертвой, как и она. Странная, неопределенная идея, которую люди называют «любовью», обманула их обоих.
— Ты больше ничего для меня не значишь, Оливер, — грустно сказала она. — Ты — просто пустое место. Ты мне отвратителен.
— Да неужели? Я так же здорово тебя ненавижу.
— Моя ненависть уже закончилась, Оливер. Я давно уже с ней справилась. Я слишком долго жила с ней. И в этом вовсе нет твоей вины. Просто ты оказался в неподходящее время в неподходящем месте.
— Прошу тебя, Барбара. Не надо объявлять меня невиновным. Мне нужна моя ненависть, так же как тебе нужна твоя. А то как еще я выстою в такой войне? — он произнес это саркастическим тоном, но она не поняла, в чем здесь шутка.
— Что ж, давай посмотрим на развод как на войну, — сказала она. — По крайней мере, мы избавили от этого детей.
— Детей? Я в последнее время совсем забыл о них.
— Я тоже.
— Надеюсь, ничего с ними не случилось.
— Отсутствие вестей — уже хорошие вести. Я рада, что они сейчас далеко от передовой.
— Смотри, как изысканно мы можем беседовать, Барбара! — он молча поднял свой кубок, она — свой. — Люди не имеют значения, — хмуро произнес он. — Только вещи. Вещи имеют юридическую силу. Они всегда на месте. Всегда реальны. Некоторые вещи еще и повышаются в цене. А вот люди — никогда. Люди только обесцениваются, — он посмотрел на нее пьяным взглядом.
— Может, ты и прав, — огрызнулась она. — Пожалуй, я беру назад свое предложение.
— И все, чем тебе придется довольствоваться, — это половина общей стоимости. Наличными. Много наличных. А затем убирайся. Fini.[55]
— Когда ад замерзнет.
— Не по такой жаре.
— Ну, тогда нам придется затянуть ремни потуже, верно?
— Пью за это, — он перевернул свой кубок, затем открыл еще одну бутылку. Подняв ее в руке, он рассматривал этикетку. — Шато Бишевиль. Урожая 64-го. Кажется, мы неплохо провели этот год, шестьдесят четвертый.
— Это ты так думаешь, Оливер. Я так никогда не считала.
Запрокинув бутылку, он отпил прямо из горлышка. Затем снова поднял ее горлышком вверх, покачивая, чтобы придать вес своим словам.
— Я хочу, чтобы ты убралась отсюда, — заявил он. — Это мое место.
— Именно это я и хотела сейчас сказать, Оливер, — холодно ответила она.
Он повысил голос.
— Я люблю его больше тебя. Я заслужил его. А ты его совсем не любишь.
— Я не собираюсь слушать этот бред.
— Ты не можешь вот так все взять и забрать. Тебе придется мне кое-что оставить.
— Ты пьян. Смотри не заплачь.
Она чувствовала, как в нем нарастает напряжение.
— Ты — жадная эгоистка, Барбара. Ты омерзительна. Мерзкая сука.
— Я работала на этот дом. Теперь я буду за него драться.
Он осушил бутылку и дал ей упасть на пол. Не разбившись, она покатилась под стол. Он шагнул к дверям.
— Да, спасибо за угощение, — проворчал он напоследок.
— Это не мне, — она подождала, убедившись, что он ждет продолжения. — Скажи спасибо Бенни.
— Бенни?
Он пошатнулся, схватившись рукой за стену. Ноги стали подгибаться, но, собрав силы, он выпрямился и с яростью посмотрел на нее. Она среагировала раньше, чем он начал двигаться, прежде чем внезапно перед ней материализовалась его рука, сжимающая лом. Подхватив свою сумку, она прижала ее к груди и вскочила, опрокинув кресло.
Она увидела, как лом совершил длинный, размашистый путь и опустился на канделябр, который все еще стоял на столе. Неторопливо затоптал все свечи, погасив пламя.
Наступила кромешная темнота. Она достала из сумки секач и подняла над головой, готовая пустить его в ход. Она покажет ему всю меру своего упорства и храбрости.
Она ждала, что он бросится на нее, и была удивлена его медлительностью. Он боится, решила она.
Оглушительный звук пронесся по комнате. Она услышала ударивший по нервам скрежет металла по дереву, и поняла, что это лом обрушился на столик работы Дункана Файфа. Боль покалеченного дерева, казалось, передалась ее телу. Под покровом темноты она отступила из комнаты, тихо прошла по коридору, поднялась по лестнице и зашла в комнату Джоша.
Там залезла в стенной шкаф, положила на колени свою сумку, сжимая рукоятку секача. Удары сердца отчасти заглушал грохот разрушений, в которые он вкладывал свой гнев и боль.
ГЛАВА 28
Долгое время он лежал на полу в своей комнате, пытаясь обрести чувство времени. Он намеренно не спешил, так как знал, что вместе с чувством времени придет и страдание. Если бы ему удалось отрешиться от времени, он мог бы лежать здесь целую вечность. Он мог бы избежать существования. Существование было его врагом.
