Виктория Хислоп - Возвращение. Танец страсти
Материнский инстинкт нашептывал Конче, чтобы она заперла дочь на замок и защитила от мира за пределами этой темной, обитой панелями комнаты. Теперь, когда ее мужа и сына арестовали прямо здесь, дом больше не казался таким надежным укрытием, каким они считали его раньше. Обе женщины знали, что тепло и безопасность, которые предлагал родной кров, являлись всего лишь иллюзией. Именно это стало причиной того, что Конча услышала, как произносит слова, противоречащие здравому смыслу и материнскому инстинкту.
— Ты должна его найти.
Мерседес подняла на мать глаза, в которых читались удивление и благодарность.
— Хавьера, — торжественно заявила Конча, как будто были какие-то сомнения по поводу того, кого она имела в виду. — Ты должна попытаться найти его. Подозреваю, он ждет тебя.
Мерседес не нужно было уговаривать, через пару минут она уже была готова ехать. Ее страстное желание увидеть Хавьера в очередной раз перевесило все колебания и страхи. В своей спальне она схватила пальто и шарф. Засунула фотографию своего tocaor[64] в дамскую сумочку и в последний момент заметила танцевальные туфли, выглядывающие из-под кровати. Она подумала, что не может ехать без туфель, наклонилась и подняла их. Когда она найдет Хавьера, они ей, скорее всего, понадобятся.
Когда Мерседес спустилась вниз, Конча заканчивала уборку в баре.
— Послушай, я знаю, что твой отец не одобрил бы мой поступок… Я и сама не уверена, что правильно поступаю…
— Пожалуйста, только не меняй своего решения, — стала умолять Мерседес. — Я скоро вернусь. Поэтому… пожелай мне удачи.
Конча тяжело вздохнула. Она не должна показывать Мерседес свою тревогу. Конча порывисто обняла дочь и дала ей немного денег, краюху хлеба и кусок сыра, завернутого в вощеную бумагу. Мать знала, что дочь сегодня еще ничего не ела. Но и сказать последнее «прощай» было нелегко.
Как только часы на соседней церкви Санта-Ана пробили двенадцать, Мерседес поспешила прочь из кафе.
Конча продолжила убирать — пусть думают, что все идет, как обычно.
Конча была настолько занята поддержанием жизнедеятельности кафе, что перестала замечать, когда приходит и уходит Антонио. Ее первенец казался одним из немногих, о ком не стоило волноваться. Школа снова работала, и Конча считала, что сын до поздней ночи сидит там, готовясь к урокам. По правде говоря, Антонио все свободное время проводил с Сальвадором и Франсиско, своими ближайшими друзьями.
Для El Mudo молчание никогда не означало одиночества. Выразительные глаза и правильные черты лица привлекали людей к этому юноше. Молодые женщины, оказавшиеся в его объятиях, никогда не оставались разочарованными, а его природное чутье к женским потребностям, отсутствие слуха и речи только добавляли отношениям чувственности. Он вызывал еще большее восхищение у женщин, покидавших его спальню, потому что у них в ушах при этом не звенели лживые признания в любви, не было никаких разбитых надежд после страстной ночи. Двое его друзей испытывали благоговейный трепет, глядя на его успехи.
Нередко троица становилась объектом любопытства. Посторонние дивились их порой неистовой жестикуляции. Незнакомые люди чаще всего решали, что все трое не могут ни говорить, ни слышать, и смотрели на парней как на артистов-мимов, заинтригованные миром тишины, в котором они обитали. Для местных появление из-за угла кафе Антонио, Франсиско и Сальвадора, которых так и распирало от молчаливого веселья, стало частью повседневной жизни. Когда вместе оставались только двое, они всегда играли в шахматы.
Они чаще всего встречались в одном и том же кафе, где, будучи детьми, вместе ели мороженое, а когда выросли, стали разделять политические взгляды. Социалистические убеждения связали их еще крепче. Когда им было восемь, они поклялись друг другу в кровной преданности, в которой за многие годы ни разу не усомнились. Для всех троих социализм являлся единственным возможным путем к построению справедливого общества. Они были знакомы с некоторыми радикалами в городе, адвокатами левых взглядов и начинающими политиками, старались ходить в те бары, где эти люди были частыми посетителями. Друзья старались примкнуть к любой группе, где обсуждали политику.
В тот вечер они «вернулись к своим баранам»: в сотый раз стали обсуждать ситуацию в Гранаде, где продолжались бессистемные аресты сторонников республиканцев. Сальвадор внезапно сделал друзьям знак, что им следует внимательно приглядеться к двум мужчинам в углу бара. Будучи глухим от рождения, он мог по выражению лица определить многое, отчего некоторые стали подозревать в нем сверхъестественные способности читать чужие мысли. Честно говоря, он делал то, что было доступно каждому — следил за малейшими нюансами выражения лица и научился различать даже намек на недовольство. Он никогда не ошибался.
— Будьте осторожны, — показал он. — Здесь не все разделяют наши взгляды.
Обычно они разговаривали друг с другом в абсолютном уединении, но временами Сальвадор чувствовал недружелюбный изучающий взгляд, как, например, сейчас. В конечном счете, он был не единственным глухонемым во всей Гранаде, наверняка и другие знали язык жестов.
— Пошли, — сказал Антонио.
Они могли продолжать строить свои планы в другом месте. Все трое встали и, оставив под пепельницей несколько песет за пиво, вышли.
Спустя несколько минут они вернулись в комнату Сальвадора. Даже если бы самый решительный соглядатай прижал ухо к тяжелой двери, он бы не услышал ничего, кроме редких щелчков. Пока что Сальвадор жил один. Его мать и бабушка, когда случился переворот, отправились к тетке на хутор, в пригород и до сих пор не вернулись. Отец умер, когда Сальвадору было одиннадцать.
Сальвадор убрал со стола чашки и тарелки, друзья сели. Хозяин поставил на газ кастрюлю с водой и нашел маленький пакетик кофе. Франсиско уже использовал грязную тарелку в качестве пепельницы, и клубы дыма поднимались к высоким потолкам, оседая на желтых стенах.
Друзья собрались вместе за столом, чтобы строить планы, но чувствовалась какая-то неловкость, и не только из-за соседа, узколицего бухгалтера, который через приоткрытую дверь проводил их недобрым взглядом, когда они шли мимо его квартиры. В них медленно закипало чувство обиды. Необходимо было разрядить атмосферу.
Как и все, кто противостоял Франко, трое друзей соглашались с тем, что в Гранаде невозможно оказать настоящее сопротивление военному режиму. Войска Франко получили в этом городе надежный тыл, их тут встретили с распростертыми объятиями, и уже было поздно что-то менять — показать себя врагом нового режима было сродни самоубийству.
