Спенсер Скотт - Анатомия любви
Я подумал, уж не задержалась ли Энн в своей комнате, чтобы я успел уйти. Я не мог определить по солнцу, который час, но был уверен, что полдень уже пробил. Я снял с дивана простыни и одеяло, сложил все как можно аккуратнее. Затем полистал «Нью-Йоркер», притворяясь перед самим собой, будто ищу хороший джазовый клуб или интересную пьесу. Рядом с обратным билетом до Чикаго лежало все мое состояние: девяносто долларов. Я должен был заплатить в гостинице по меньшей мере двадцатку, и хотя я уже получил от поездки гораздо больше, чем надеялся, меня мгновенно охватило отчаяние при мысли, что придется покинуть Нью-Йорк, поскольку кончаются деньги. Я продолжал листать журнал, разглядывая карикатуры и просматривая рекламу: меховые пальто, рубиновые браслеты и безумно дорогой скотч. Меня поразило, как много денег у других людей, – поистине поразило, как будто я впервые об этом услышал.
Должно быть, я отключился. Несколько часов беспокойного сна не принесли отдохновения, так что, наверное, я задремал. Помню, подумал, если бы у нас с Джейд была куча денег, на что бы мы их потратили. Только на себя? Или делились бы с другими? Основали бы благотворительный фонд для тех, кто решил бросить все в жизни и подчиниться самым романтическим, самым неразумным велениям сердца? Монастырь для любовников, который, разумеется, был бы совсем не похож на монастырь. Мысль была, конечно, не особенно глубокая, зато порождала множество второстепенных мыслей, и я как раз развивал одну из таких, когда в комнату вошла Энн. Я не слышал, как она встала, не слышал ее шагов, но когда отвернулся от сверкающих окон, она стояла у дивана, одетая в синие джинсы и красную шелковую блузу.
– Давно встал? – довольно резко спросила Энн.
Я тут же понял, что если бы обладал хоть какой-то сообразительностью, если бы по-настоящему понимал, как устроен мир, то потрудился бы убраться из дома раньше, чем проснется Энн.
– Несколько минут назад, – ответил я.
– Насчет прошлой ночи… – начала Энн.
Ничего не говори, подумал я.
– На самом деле все в порядке, – произнес я слишком поспешно.
– Слушай, если бы я была как новая подружка Хью, то все списала бы на звезды. Ингрид обожает объяснять все с точки зрения астрологии. Венера вошла в какую-то там фазу, и она изменяет. Марс врезается в Луну, и она запускает в Хью скоросшивателем. – Энн неожиданно чихнула, чих получился совсем тоненький, тише кошачьего. – О боже, моя голова. Я спала от силы три часа.
– Ты плохо себя чувствуешь?
– Я понятия не имею, как я себя чувствую. – Она закрыла лицо руками и потерла глаза. – Прошлой ночью я была гарпией, нет, Медузой. В конце концов, я должна извиниться перед тобой.
– Нет. Нам нет нужды объясняться друг перед другом.
– Я не по-доброму обошлась с тобой. И хочу кое-что уточнить. По поводу Джейд. Кажется, я хотела, чтобы ты поверил, будто она никогда не думает о тебе, никогда тебя не вспоминает. Мне почему-то хотелось, чтобы ты оказался у разбитого корыта. Но правда в том, что она до сих пор думает о тебе. Не пойми меня неправильно, Дэвид. Я нисколько не сомневаюсь, что она не одобрила бы этот разговор, но мне кажется, будет справедливо сказать тебе. Ты не стерся из ее… памяти. И может быть, мои слова немного утешат тебя после прошедшей ночи, после того, как я поставила тебя в неловкое положение.
Я силился подняться, но ноги ослабели и не слушались меня. Моим величайшим желанием было стиснуть Энн в объятиях, но вместо того я лишь коснулся рукой ее щеки. Кожа у нее была мягкая, поразительно мягкая, а у меня были обгрызенные ногти с грязной каймой под ними. Энн едва не отшатнулась от меня, однако заставила себя сдержаться.
– Но теперь пора тебя выставлять, – сказала она.
– Навсегда?
– Во всяком случае, на день. Уже десять часов. Я собираюсь поработать. – Она глазами указала на стол, где стояла пишущая машинка.
– Можно, я тебе позвоню?
– Не представляю, куда мы двинемся дальше.
– Можем вместе поужинать.
– Мы ужинали вчера. – Она покачала головой. – Ладно. Позвони мне. В шесть. Я хочу, чтобы ты позвонил. Но будь готов получить от ворот поворот, хорошо? Я все еще здорово не в себе и не знаю, каким покажется мне вчерашний вечер после десятой чашечки кофе.
Вернувшись в гостиницу, я содрал с себя грязную одежду, почистил зубы и голым уселся на бугристое белое покрывало на кровати. Я положил перед собой листок с телефонными номерами Джейд. Я взялся за телефон и назвал телефонистке первый номер из списка. Я не хотел терять время даром. Я по-прежнему был вялым от недосыпа, но до крайности взбудораженным находкой: не будет другого такого момента, когда я почти не боюсь звонить, почти не способен на размышления. Я услышал, как в холле гостиницы «Макальпин» телефонистка набирает номер в Вермонте, и хрипловатые щелчки поворачивающегося диска наполнили меня восторгом.
У нее начал звонить телефон. Я в панике едва не бросил трубку, подумав: «Да ты просто рехнулся». Кто-то взял трубку после третьего гудка, какая-то женщина, которая произнесла «алло» с живой бодростью, наводящей на мысль об апельсиновом соке.
– Джейд Баттерфилд дома? – спросил я.
«Это Джейд», – ответила женщина в моем воображении, и при этой мысли сердце прыгнуло куда-то к горлу: горло задрожало, словно у жабы.
– Ее нет, – ответила женщина. – Передать ей что-нибудь?
Я позвонил по второму номеру и выслушал с дюжину гудков, прежде чем понял, что телефон названивает в пустом доме. Настала очередь третьего номера, и на этот раз мне ответил мужчина, судя по голосу такой же приятный внешне и умиротворенный, как первая женщина, говорившая так дружелюбно.
– Мне нужна Джейд, – сказал я. – Можно ее позвать?
Последовала пауза – воспоминание о разочаровании? боль обманутого мужа? – после чего он ответил:
– Кажется, ее нет. Может, подождете? Я схожу проверю?
– Да, пожалуйста. – Похоже, он действительно сомневался, дома она или нет, хотя я не понял, означает ли это, что ее может не быть или же она может просто не подойти к телефону.
– А кто ее спрашивает? – поинтересовался он голосом дружелюбным и без всякого подтекста.
Я колебался.
– Это Дейв, – ответил я.
Дейв? Кого я дурачу? Это даже не маска, а накладной нос. Я услышал, как удаляются шаги, и представил, как парень идет по огромному, протянувшемуся в бесконечность викторианскому дому, не такому, как был у Баттерфилдов в Чикаго, а гораздо больше: в нем гуляют сквозняки, на полу лежат матрасы, на стенах плакаты с братьями Маркс, а в холодильнике времен Корейской войны стоят пакеты с молоком, на которых бумажки с именами владельцев. В общем, одна из неформальных и безыдейных студенческих коммун. Ватага отличных парней и девчонок, которые скидываются, чтобы экономить на жилье.
