Анна Богданова - Нежные годы в рассрочку
– Ступай за ширму и снимай низ, – скомандовала Мария Захаровна и возвела глаза к потолку.
За ширмой Аврора обнаружила, к величайшему своему удивлению, кресло. Она никак не могла понять, почему оно тут стоит.
– Готова? – крикнула Мария Захаровна.
– Готова, – слабо отозвалась Аврора.
– Ты чего в трусах-то стоишь? Снимай! – изумилась Крючкова – ей казалось, что все девушки должны знать, как следует вести себя в кабинете гинеколога. Мария Захаровна считала, что опыт поведения в гинекологическом кабинете девочки впитывают с молоком матери.
– Как? И их тоже? – обалдела Аврора.
– А как же, милочка?! Что ж я тебя буду через трусы смотреть, что ли? Садись в кресло! – распорядилась она, в то время как неопытная пациентка стыдливо прикрывалась руками.
Аврора с трудом и необыкновенным смущением вскарабкалась на кресло и, усевшись, как королева на троне, положила руки туда, где при осмотре должны быть ноги...
Когда с осмотром было наконец покончено, Аврора красная, как вареный рак, вышла в коридор. Зинаида Матвеевна вскочила со стула и, оттолкнув дочь, ворвалась в кабинет с дикими воплями:
– Доктор! Скажите! Она девочка?! Скажите мне! Марья Захарна! Она девочка или нет?!
– А это вы у неё сами спросите, – холодно ответила мудрая Крючкова и попросила Гаврилову закрыть дверь с той стороны.
Только оказавшись на улице, Аврора вдруг осознала ту степень позора и стыда, которым подверглась благодаря своей тёмной, упрямой, да что там говорить (отец совершенно прав!), недалёкой мамаше. Пережить она всё это смогла так безропотно и смиренно только потому, что со вчерашнего вечера тело её находилось будто под воздействием заморозки. А сейчас, считай, подвергнутую моральному насилию со стороны своей родительницы Аврору охватила страшная ненависть, злоба и обида на мать, которая бежала за ней сломя голову, да ещё и орала вдобавок на всю улицу:
– Аврорка! Остановись! Остановись и скажи матери правду! Аврора! Скажи мне! Ты девочка или нет?
Наша героиня вдруг резко остановилась, подождала, пока мамаша приблизится к ней...
– Скажи! Аврора! Ты девочка? – Гаврилова в который раз задала мучивший её вопрос.
– Мальчик! – взревела Аврора, бесстрашно глядя матери в лицо, и пустилась от неё наутёк.
– Идиотка! – с горечью буркнула Зинаида Матвеевна себе под нос и отправилась на работу, размышляя: «Была б она беременна, Марья Захарна бы мне сказала!» И эта благостная мысль на какое-то время успокоила её.
* * *
Жизнь наша полна странностей и разного рода парадоксов. Так, ожесточённо борясь с любовью дочери, Зинаида Матвеевна, сама того не желая, натолкнула Аврору на бездумный и легкомысленный поступок, который, возможно, не случился бы, если б Гаврилова силком не потащила своё чадо к гинекологу, дабы удовлетворить своё любопытство. Не спорю, её, конечно, пугал младенец в подоле, которого, если верить Гене, Аврора бы непременно принесла в качестве предновогоднего подарка. Но всё же большую роль тут сыграло именно любопытство, неукротимый интерес – вступила ли её родная дочь в близкие отношения с первым хулиганом школы или нет? Девочка ли она ещё или уже полноценная женщина, почти ровня ей, Зинаиде?
Поступок Авроры, о котором автор хочет поведать многоуважаемому читателю, был вызван целой бурей негативных чувств, испытанным унижением, обидой, чудовищной несправедливостью по отношению к ней (а этого наша героиня не терпела) и главное – с чьей стороны? Со стороны самого близкого и дорогого человека – родной матери!
После приёма у гинеколога Аврора твёрдо решила сегодня прогулять учёбу в швейном училище и прямой наводкой отправилась к Юрику, ставшему для неё теперь самым милым и драгоценным человеком.
Метёлкин был дома один – он только что проснулся после ночной смены, когда раздался звонок в дверь.
– Басенка! Ты? Ну как? Как дома? – расспрашивал он, хотя по Аврориному лицу сразу же определил, что дела плохи. – Проходи, проходи! Сейчас завтракать будем. Родители на работе...
– А дядя Моня?
– Пошёл свои простыни сдавать и материал получать. Его долго не будет. Ну, рассказывай! – И он усадил её на стул в своей комнате – сам опустился возле неё на колени. Сердце его заходилось от трепетного нежного чувства к Басенке, которая рассказывать ничего не стала, а уткнулась ему в плечо, чтобы скрыть слёзы.
Юркины утешения, обещания, признания в вечной любви прерывались поцелуями. Объятия – тёплые, дружеские, моментально переросли в нечто большее. И Аврора не заметила, как оказалась на разобранной метёлкинской постели... Она хотела было вырваться, как вдруг в голову ей пришла мысль, резанувшая, перевернувшая все её представления о девичьей чести и неприкасаемости до брака: «Если и мать и Геня уверены, что я занимаюсь с Юркой именно этим, то зачем же их разочаровывать?» И она поддалась метёлкинским волнам страсти, что то и дело захлёстывали её и отступали лишь для того, чтоб через мгновение накатить вновь. Не было боли. Может, она и была, эта боль первой близости, но Аврора не почувствовала её, поскольку пыталась отдать Юрику всю свою любовь, которая копилась в ней все эти восемнадцать лет, – любовь нерастраченную ни на мать, поскольку та в ней не нуждалась – ей было достаточно собственного материнского чувства по отношению к Гене; ни на отца, который только и делал, что катался на трамвайчиках, да ездил на свою историческую родину, каяться в грехах; ни на брата, который вообще в глубине души жалел, что сестра появилась на свет...
И какой же из всего этого вывод? А вот какой. Люди, порой сами того не желая, толкают других на те поступки, которые больше всего их и пугают. Взять, к примеру, Зинаиду Матвеевну. Она до смерти боялась, что дочь вступит в близкие отношения с Метёлкиным и родит ребёнка. Казалось бы, она прикладывала все усилия к тому, чтобы этого не случилось. А что произошло в действительности? Она до того озлобила дочь, что та сознательно пошла на такой серьёзный шаг (для того времени в особенности), как отдаться молодому человеку (пусть любимому), не будучи за ним замужем! А ведь до того рокового вечера, когда Зинаида Матвеевна так бесцеремонно ворвалась домой к Метёлкиным, у Авроры и в мыслях ничего подобного не было!
...Спустя два месяца Аврора почувствовала, что теперь она не одна, что в ней (как это странно!) развивается жизнь другого человека, который впоследствии может стать великим художником, поэтом или знаменитой балериной.
А Зинаида Матвеевна после насильственного похода в женскую консультацию завела специальный календарик, где намеревалась крестиками отмечать критические дни дочери, но не пришлось – на тебе! – два месяца ничего нет!
