С тобой навеки (ЛП) - Лиезе Хлоя

— Ты думал обо мне в таком плане? Ты всё это время думал обо мне в таком плане?

— Я не мог выбросить тебя из моей бл*дской головы. Я не мог думать, спать или функционировать, так что я начал рисовать то, что было в моей голове. Прости, Руни. Я обещаю, что это никогда не предназначалось для чужих глаз, и этого никто не видел, кроме меня. Я никогда… не делал с ними ничего неприличного. Я рисовал их, затем убирал и больше никогда не смотрел. Это делалось просто для того, чтобы прогнать тебя из моей головы, моих снов, моего искусства, — он слабо вздыхает. — Очевидно, это не сработало.

Я снова смотрю на картину, которую сжимаю в руках.

— То есть, ты… ты хотел меня. Всё это время.

— Руни, я хотел тебя с момента нашей первой встречи. С тех пор, как ты кричала на трибунах первого матча Уиллы, и она забила, а ты улыбалась и плакала. Твои волосы наполовину выбились из косы, глаза покраснели, и ты кричала от радости. Ты была такой прекрасной и живой, бл*дь, а у меня было такое чувство, будто меня долбанули по башке. Ты пугала меня до чёртиков тем, как много ты… чувствовала, как много ты говорила и выражала так свободно. Я понятия не имел, что делать с тобой, кроме как хотеть тебя. Беспомощно. И безнадежно, думал я долгое время. Так что я пытался сделать всё возможное, чтобы прекратить это.

Я сокращаю расстояние между нами, оседлав его колени. Он тёплый и крепкий, от него пахнет красками, потом и его древесным мылом, и я закрываю глаза, чтобы запомнить этот момент, пока утыкаюсь лицом в его шею. Потому что я не хочу этого забывать.

— Я бы очень хотел узнать, что сейчас происходит в твоей голове, — натянуто говорит он. — Ты нервирующе тихая по твоим меркам.

Я тихо смеюсь.

— Я чувствую себя очень, очень польщённой. И очень, очень возбуждённой.

Его голова резко дёргается. Он хмуро смотрит на меня.

— Т-тебе это нравится? Что я рисовал тебя?

— Да, — шепчу я. Моя ладонь скользит по его животу и приподнимает его футболку. — На самом деле нет. Не нравится. Я люблю это.

Весь воздух вырывается из его лёгких, пока моя ладонь прикасается к его тёплой коже и дорожке мягких тёмных волосков, уходящих под джинсы.

— Подожди, ты ещё не видела, что я рисовал.

— Ты рисовал меня? — меня накрывает озарением. — Вот почему ты не мог продавать свои работы. Не было у тебя творческого тупика, обманщик ты этакий.

Он улыбается.

— Ну у меня был своего рода творческий тупик. Я не мог рисовать то, что мог бы продать. Я мог рисовать лишь женщину, которую не мог получить, в такой манере, которую я бы никогда ни с кем не разделил.

Я сползаю с колен Акселя, затем он медленно встаёт. Он снимает драпировку с холстов, сложенных у стены, оставаясь спиной ко мне, а потом разворачивает один и показывает мне.

Это невероятно трогательно, не только потому что это я, но и потому, что это шанс испытать то, как Аксель видит меня. А ещё это поразительно точно, ведь он нарисовал это до того, как увидел меня голой. Мои маленькие груди, изгиб живота, длина моих бёдер и лодыжек.

Меня… затапливает томление от того, какой любимой я себя чувствую. Я обвиваю его руками, прижимаюсь грудью к его спине и нежно опускаю голову между его лопаток.

— Я люблю это.

Он кладёт ладони поверх моих, крепко прижимая их к своему телу.

— Правда?

— Очень сильно, — я вздыхаю, пока мои ладони бродят по его животу. — Можно? — когда он кивает, я запускаю пальцы под пояс его джинсов, ожидая наткнуться на его боксёры-брифы…

Я ахаю.

— Аксель Бергман. Ты не надел трусы?

Я слышу улыбку в его голосе.

— Эти джинсы странно ощущаются с нижним бельём.

Из моего горла вырывается довольное мычание, и я опускаю руку ниже. Он хрипло выдыхает, когда я расстёгиваю первую пуговицу, затем следующую, пока он, бархатно горячий, твёрдый и толстый, не оказывается в моей хватке.

— Ты подкалывал меня за то, что я отвлекалась на тебя, — шепчу я, — но мне интересно, в каком соотношении рисования и уделения внимания мне виновен ты сам, судя по эрекции в моей руке, мистер Бергман.

У Акселя вырывается стон, пока я поглаживаю его член так, как ему нравится — крепкие, медленные тянущие движения с поглаживанием головки большим пальцем.

— Это фантазия, — хрипло говорит он. — Ты здесь, пока я пишу и стараюсь не думать обо всём, что я хочу с тобой сделать. Я был твёрд с тех пор, как взял кисть.

Моя ладонь трудится над ним сильными и быстрыми движениями, а другая рука поднимается по его груди, обводя соски. Его дыхание становится прерывистым, и он выгибает спину, двигая бёдрами. Я чувствую, что в этот момент он начинает терять контроль, трахая мою руку, и в этот самый момент я останавливаюсь и сжимаю его так, как он мне показал — тугое давление прямо у головки члена.

— Ох, — стонет он. — Ох бл*дь.

Я делаю это снова, прикасаюсь к нему так, как ему нравится, чувствую, как он твердеет, как выступившая влага смазывается на джинсы, как он вздыхает и останавливает меня. Обхватив ладонью мою руку, Аксель ослабляет мою хватку на его члене, затем как попало заправляет себя в расстёгнутые джинсы. Он поворачивается и целует меня, заставляя пятиться, пока я не оказываюсь прижата к стеклянной стене студии.

— Сейчас, — говорит он между поцелуями. — На кровать. Матрас. Куда угодно.

Мы оба смеёмся, пока Аксель тащит меня с ним, закрывая за нами дверь студии, где Скугга спит на своей постельке из драпировок. Гарри где-то на улице, бродит вокруг или, может, спит в своём маленьком шалаше-конуре. Мы одни, и здесь тихо, лишь слабый свет и звуки нашего хриплого дыхания заполняют помещение.

И внезапно вся спешка и лихорадочность стихает. Руки Акселя больше не бродят по мне. Они просто покоятся на моей талии, пока он смотрит на меня.

Вчера мы не занимались сексом по моему настоянию. Я не хотела усугубить состояние его спины, ибо после нашего первого раза в палатке вроде как стало хуже. Томление ощущалось как третий человек в комнате вместе с нами, и теперь это наконец-то наступило — время и возможность для того, что мы разделили в тот день.

Думаю, мы оба слегка запыхались от этого.

Наши ладони переплетаются, пальцы танцуют. Я чувствую отсутствие наших колец, которые мы оба не носим с той ночи, когда содрали их. Вместо этого Аксель носит оба кольца на цепочке как кулон. Я смотрю на него, пока его палец поглаживает мой безымянный, и осознаю, что скучаю по своему кольцу. Я скучаю по этому маленькому кусочку металла, который напоминает мне о нашем неуклюжем и милом дне с блинчиками, закатом, бдением за скунсом и о том, как он уложил меня на кровать, придавил своим весом и целовал меня, как будто я была его. Как будто он был моим.

Когда это случилось? Когда именно я влюбилась в него? Я всегда думала, что осознание любви к кому-либо — это такой эпичный момент, грандиозный финал с эмоциональными фейерверками. Но это не так. Это было тихо и размеренно, нежно и неожиданно. Совсем как мужчина, за которого я вышла замуж.

Мужчина, которого я люблю.

Мужчина, который смотрит на меня и говорит: — Я люблю тебя.

— Я знаю, — говорю я ему, улыбаясь и буквально лопаясь от радости. — Я тоже тебя люблю. Как твоя спина?

— Никакого акробатического секса, — говорит он с лёгкой улыбкой, — но мне лучше, чем в прошлый раз. Ну или очень скоро будет лучше с тобой.

Я провожу руками по его волосам и наблюдаю, как закрываются его глаза.

— Я приехала сюда без ожиданий секса с тобой. Поэтому я не привезла смазку. А нам она понадобится, если ты окажешься во мне.

— Руни, — тихо говорит он, открывая глаза. Он ведёт нас задом наперёд, пока не натыкается на обеденный стол, затем медленно садится на край, так что наши глаза оказываются почти на одном уровне. Наклонившись, он целует меня прямо между грудей. — У меня есть всё необходимое.

— О. Супер. Потому что у Руни давно не было П-в-В, а Аксель с его членом-молотом…