Нора Робертс - Рожденная в огне
Его пальцы, сжимавшие ей руку, беспокойно задвигались.
– Если бы я только мог предполагать, если бы был внимательней…
– Не надо. – Сейчас он удивился спокойствию в ее тоне. – Ты этого не видел, потому что я, быть может, неосознанно, не хотела, чтобы ты видел. А еще потому, что этого не было, – добавила она, помолчав, и затем продолжила тем же спокойным тоном:
– По причинам, которые мы не обсуждаем, я решилась сама сделать первый шаг для выяснения наших отношений. Что и произошло, как ты понимаешь, вчера вечером. Когда я поцеловала тебя, я ожидала… О, я ждала, что увижу все небо в алмазных звездах, что душа возликует! Потому что вложила в свой поцелуй все чувства, все надежды и ожидания. Все, прости меня, вожделение, которое испытывала в мечтах. Но ничего не получилось…
– Патриция, я… – Он отпустил ее руку. – Что ты хочешь этим сказать?
Она рассмеялась, озадачив его еще больше.
– Когда я, наконец, утерла слезы и начала думать о том, что произошло, мне открылась вдруг странная вещь, которая меня удивила не меньше, чем тебя мой поцелуй. Я поняла, что не почувствовала всего того, о чем мечтала. Да, целуя тебя, я не испытала того, что должна была почувствовать, чего желала. Ничего…
– Ничего? – недоуменно повторил он полувопросительно.
– Кроме неловкости от того, что поставила нас обоих в довольно сложное положение. Мне открылось вот что: любя тебя все последние годы, я никогда не была в тебя влюблена. И тот, кого я целовала, оставался моим ближайшим другом, а не возлюбленным.
– Теперь я понимаю, – поморщился Роган. Ему было не слишком приятно испытывать такое чувство, словно твои мужские достоинства подверглись сомнению. Но он героически справился, как ему казалось, с этим ощущением и беспечно прибавил:
– Итак, все в порядке?
– Ну, вот, – сказала она со смехом и, взяв его руку, приложила к своей щеке. – Теперь ты считаешь себя оскорбленным.
– Нет. Но, признаюсь, немного огорчен. – Ее ласково-снисходительный взгляд сказал ему, что она видит его насквозь. – А, черт, ты права. Я, конечно, задет. Есть ведь у меня как-никак мужская гордость! – Он улыбнулся, удивившись, что большого усилия ему для этого не потребовалось. – Значит, друзья?
– Навсегда! – Она глубоко вздохнула. – Представить себе не можешь, какое облегчение я сейчас испытываю. Вот мы прошли и через это, дорогой. А теперь я, пожалуй, загляну к Джозефу, который так мечтал угостить меня чаем. Ты присоединишься к нам?
– Нет, извини. Нужно принять груз из Инвернесса.
Патриция поднялась.
– Знаешь, Роган, в одном я согласна со своей матерью: ты слишком много работаешь. И выглядишь последнее время неважно. Тебе необходимо отдохнуть.
– Сделаю это через месяц или два. Она покачала головой и наклонилась, чтобы поцеловать его.
– Ты постоянно так говоришь. Хотелось бы верить тебе на этот раз. – С чуть лукавой улыбкой она добавила:
– Мне кажется, твоя вилла на юге Франции неплохое место не только для отдыха, но и для творческого вдохновения. Пейзаж и краски там воодушевят любого художника.
Он приоткрыл рот, закрыл его снова. Ну и ну! Ай да Патриция!
– Ты слишком хорошо знаешь меня, – пробормотал он, едва оправившись от изумления.
– Согласна, поэтому воспользуйся моим добрым советом.
Патриция оставила его приходить в себя и отправилась на кухню. Джозефа там не было, она стала сама готовить чай.
Когда тот вошел, Патриция допивала первую чашку.
– Прошу прощения, – извинился он. – Клиентов нельзя торопить. Чем больше торопишь, тем неохотней расстаются они с лишним фунтом.
– Выпейте чаю и успокойтесь.
– Да, спасибо. Но что с вами? – Патриция повернулась к свету, и Джозеф увидел ее лицо. – Что-нибудь случилось?
– Ничего особенного. Почему вы спрашиваете? Патриция поставила чашку на стол и опрокинула бы ее, если бы Джозеф не придержал ее за руку.
– Вы плакали? – забеспокоился он. – Или сдерживаетесь, чтобы не заплакать? Ни он, ни она не садились.
– Не знаю, почему косметика так дорого стоит, если не в состоянии скрыть следы слез? – сказала Патриция, силясь улыбнуться. – Бедная женщина даже не может выплакаться как следует, чтобы этого не заметили внимательные мужчины.
Она собралась сесть, но он положил обе руки ей на плечи, пристально всматриваясь в ее лицо. Это был тот редкий случай, когда Джозеф не ответил шуткой на шутку.
– Кто вас обидел?
То, что она прочла в его глазах, повергло ее в смятение.
– Никто, – ответила она. – Все прошло. Я уже в полном порядке.
Он так не думал, но допытываться не стал. Конечно, и раньше ему случалось прикасаться к ней, обнимать за плечи, за талию. Они не раз танцевали вместе. Но сейчас музыки не было. Сейчас она одна. С заплаканными глазами. И он испытывал безумную жалость к ней, к ее горю, каким бы пустячным оно ни было.
Медленно он поднял руку, нежно провел пальцем у нее под глазами.
– До сих пор горюете о нем. О Робби.
– Да. И всегда буду. – Но сейчас она говорила не правду. Облик Роберта, который она продолжала носить в сердце, поблек. Его заслонило милое участливое лицо Джозефа. – Нет, – призналась она. – Я плакала не о Робби. То есть не совсем так. Я плакала о том, чего нет и не может быть.
Как она хороша сейчас, думал он. Какие прекрасные глаза – мягкие, слегка сконфуженные. И какая нежная кожа. Нежнее, чем у всех женщин, каких ему довелось знать. А их, видит Бог, было немало.
– Не надо ни о чем плакать, Пэтти, – услыхал он свой собственный голос, которого не узнал – столько в нем было нежности и сдерживаемого волнения. – Обещайте мне…
И потом его губы прикоснулись к ее губам и задержались на них, а пальцы трепетно перебирали ее темные волнистые волосы, и он вдыхал запах, ее запах…
Она с удивлением раскрыла губы, от которых он не мог оторваться, а потом сама прильнула к нему всем телом, как бы в поисках защиты, успокоения, умиротворения.
Ее вздох, в котором, как ему показалось, смешались удивление и негодование, заставил его резко отойти от нее.
– Простите… – пробормотал он. – Извините, я сам не знаю, что на меня нашло. Это непростительно с моей стороны.
Она ничего не говорила, только молча смотрела на него.
– Простите, если можете, – повторил он и, повернувшись на каблуках, вышел из комнаты, прежде чем она что-то ответила.
Патриция сделала шаг к двери, его имя чуть не сорвалось с ее губ, но она не произнесла ни слова, только прижала руку к сердцу, готовому вырваться из груди. Ноги у нее подкашивались, она была вынуждена сесть.
Джозеф?.. Ее рука дотронулась до пылающей щеки. Джозеф? Как все странно! Как нелепо! Они даже мало знакомы. И виделись-то лишь здесь, в галерее, когда она заходила к Рогану, или на вернисажах. Если их что и объединяло, то, пожалуй, симпатии к владельцу галереи и интерес к искусству. Да и что она о нем знает? Говорят, Джозеф склонен к богемной среде с ее неупорядоченностью, безалаберным образом жизни; что пользуется немалым успехом у женщин. Он хороший честный работник, за которым Роган как за каменной стеной.
