Адриана Триджиани - Лючия, Лючия
— О, интересный ход, — говорю я.
— А ты как думала, откуда у тебя талант? — улыбается он.
— Ты уже взял смокинг на прокат?
— Нет.
Он идет к кассе, я следом за ним.
— Ребята уже позаботились о костюмах. По крайней мере, ты бы мог…
— Подвести к алтарю и выдать замуж самую красивую девушку Гринвича.
Пока он выкладывает в кассу мелочь, заверяет меня:
— Я знаю, что мне предстоит сделать. Твоя мама талдычит мне об этом каждый вечер. Ей хочется, чтобы свадьба была лучшей из всех, что когда-либо устраивалась в городе. В конце концов, хотя бы у одного ее ребенка будет такая свадьба, какие принято проводить у итальянцев. Ты же знаешь этих барезцев, они любят, когда все безупречно, гонятся за блеском.
— Папа?
— Да?
— Я хочу, чтобы ты перестал давать мне деньги, когда я выйду замуж Достаточно с тебя и приема, который ты оплачиваешь. Хорошо?
— Зачем ты так говоришь?
— Мне хочется, чтобы вы с мамой больше заботились о самих себе, чтобы вы не уставали.
Он закрывает кассу, обходит прилавок и целует меня в макушку:
— Конечно, конечно.
— Я не шучу, — решительно говорю я.
— Отправляйся на работу, — велит он, заканчивая выкладывать один ящик помидоров и открывая следующий.
Я иду в другой конец магазина и прощаюсь с Анджело, который подкладывает лед в витрину со свежей рыбой.
Я успеваю пройти полквартала, когда Анджело нагоняет меня, окликая по имени:
— Лючия, вернись! Папе плохо!
Когда я бегом возвращаюсь в «Гросерию», папа сидит на стуле. Роберто протягивает ему стакан воды.
— Папа, прошу тебя, пей, — умоляет Роберто.
— Пусти меня.
Я поднимаю папину голову и смотрю в его глаза:
— Тебе нужно в больницу.
— В больницу? Чушь! — говорит он.
— Нет, ты поедешь. Немедленно, — приказываю я.
У папы ужасный цвет лица. Так плохо он выглядел только когда потерял сознание в Италии.
— Со мной все в порядке.
— Надеюсь, но такого не должно повторяться.
Роберто подгоняет грузовик, пока мы с Анджело сидим с папой.
— Только не надо устраивать из этого трагедию, — просит папа.
— Папа, если с тобой что-то случится, я умру, — встав перед ним на колени и обнимая его за ноги, говорю я.
Самое скверное в том, когда звонишь домой и сообщаешь плохую новость, — то, что мама бросает трубку, и ты не можешь знать, поняла ли она сказанное, а если поняла, то все ли с ней в порядке или она потеряла сознание. Когда я рассказываю ей, что папа в госпитале святого Винсента, она было дает отбой, но потом вдруг отвечает. Она не удивлена, потому что за завтраком, когда она сказала папе, что он очень бледный, он только махнул рукой.
К тому времени, как мама добралась до больницы, она совершенно успокоилась.
— Антонио, тебе нужно поберечься. — Она подходит к его кровати и берет его за руку.
Доктор Бобби Гольдштейн — кардиолог — входит в палату. Он худой и очень молодой, у него доброе лицо.
— Мистер Сартори, я ваш постоянный покупатель.
Папа сияет.
— Ваша ветчина самая лучшая в Нью-Йорке.
— Вылечите моего мужа, и вы будете обеспечены ею до конца жизни, — обещает мама.
— Моя жена готова раздарить весь магазин, — сжимая мамину руку, пытается шутить папа. — Потом он серьезно смотрит на доктора: — Скажите, что это было?
— Хорошая новость в том, что это был не инфаркт, — говорит доктор Гольдштейн.
— А плохая новость?
— Мы не вполне уверены, что на самом деле с вами произошло.
Анджело поясняет:
— Доктор, папа поднимал ящик с помидорами, когда это случилось. Может в этом причина?
— Не исключено, — улыбается доктор. — Через некоторое время мы проведем еще кое-какие обследования.
— Что может сделать папа, чтобы подобного не повторилось? — спрашиваю я.
— Не поднимать тяжести. Поменьше беспокоиться. И соблюдать диету…
— Да, знаю-знаю: отказаться от сливочного масла, яиц и спиртного.
— Вы курите?
— Одну сигарету за ужином. Только и всего. Днем я не курю.
— Если бы с вами все было в порядке, я бы мог утверждать, что одна сигарета вам не повредит. Но в данных обстоятельствах вам следует отказаться и от нее.
— Я выброшу все эти сигареты! — горячится мама.
— Никаких нагрузок. Забудьте про разгрузку ящиков с грузовика. Рекомендую вам гулять, но не больше километра в день. Нужно придерживаться диеты. Поначалу это нелегко, но со временем вы забудете свои старые привычки питания. И каждый месяц вы должны приходить к нам на осмотр.
— Отказаться от еды, сигарет, работы, досуга. Будут еще пожелания, доктор?
— Было бы замечательно, если бы вы отнеслись к этому со всей серьезностью. Мы оставим вас здесь на ночь, чтобы провести дополнительное обследование.
Когда доктор Гольдштейн выходит из палаты, мы пытаемся приободрить папу. Он смеется вместе с нами, но я вижу, что он напуган. Такое угнетающее чувство, когда видишь, что глава твоей семьи напуган.
— Мы будем делать все так, как сказал доктор, — решительно заявляет мама.
— Разве можно так жить? — возражает папа.
— Можно. Ты ведь не хочешь умереть, Антонио Сартори, так? — Мама целует папу и прижимается щекой к его лицу.
— Хорошо, уговорила, — говорит он. — Обещаю остаток жизни есть исключительно творог и салат, отрастить уши и превратиться в кролика.
Мама выпрямляется и ласково, но решительно говорит:
— Меньше всего меня волнует, в кого ты превратишься, если ты жив и здоров.
Розмари, как настоящая кума, отдает все силы, чтобы помочь мне подготовиться к свадьбе. Она взяла на себя заботу о гостях, подготовке традиционных итальянских confetti,[59] крошечных пакетиков с миндалем в сахаре. К каждому пакетику она с тщанием привязала ленточку; они так изящно выглядят в открытой коробке в гостиной. Чтобы не отставать, мамины кузины из Бруклина сделали несколько тарелок с печеньем для каждого стола. Мама вычистила кладовку рядом с кухней и забила полки блюдами с лакомствами — печенье с абрикосовой начинкой; круглые печенья в кокосовой стружке, украшенные розовым кремом; фиговые и финиковые полоски, выложенные пирамидой, завернутые в пленку и перевязанные ленточками. Как только мама открывает дверь в кладовку, весь дом наполняется смесью запахов ванили, кокоса, лимонного сахара. Это напоминает мне Рождество. Мама стряпает к каждому празднику.
— Не знаю, понравится ли тебе это, но так принято делать в Бруклине, — говорит Ро, вытаскивая из коробки куклу, одетую в свадебное платье. У нее пышное платье и длинная фата из тюля. Когда Розмари поворачивает ее, то она моргает глазами; у куклы ярко-розовые губы, а на подбородке нарисована родинка.
