Анна Берсенева - Антистерва
– Откуда я должна была это знать? – растерянно произнесла Лола.
– Говорил я вам, не бывает таких совпадений, – подал голос Сеня. – Подумаешь, принцесса на горошине! – Он повернулся к Лоле: – Опять скажешь, в Домодедове сама по себе к нам прибилась? Кому другому эту сказочку теперь на уши вешай!
– О каких делах ты с ним только что говорила? – еще резче, не проговаривая, а словно выплевывая слова, спросил Роман. – Ну, быстро!
– Я не могла говорить с ним о делах. – Эти слова Лола произнесла уже спокойнее, хотя все еще не могла преодолеть растерянность и чувствовала внутри, где-то в животе, дрожь: слишком неожиданным было все происходящее. – У меня нет никаких собственных дел, и ты это прекрасно знаешь. Я твоя постельная принадлежность. – Она усмехнулась, вспомнив слова Бориса. – И до сих пор тебя это устраивало.
– Ты о моих делах с ним говорила, – медленно, раздельно произнес Кобольд; злоба клокотала у него в горле. – О моих! И я хочу знать, о чем ты ему докладывала – только о Карамазорском комбинате или о чем-то еще.
– О Карамазорском комбинате я понятия не имею. Я о нем читала в газете «Вечерний Душанбе», и то сто лет назад. – Дрожь в животе не проходила, но голос звучал уже спокойно, в этом Лола была уверена. – А тебе не кажется, что ты слишком вошел в образ эмира при гареме? Я тебе все-таки не…
Договорить она не успела. Роман коротко, без замаха, ударил ее по щеке.
– Я тебе, сука неблагодарная, покажу образ… – все с тем же горловым клекотом проговорил он. – Думаешь, если даешь хорошо, так я и голову потерял? И глазками не сверкай, не сверкай, меня этим не проймешь! Говорить, я так понял, не хочешь? Ну, молчи, не пытать же тебя. В Москве разберемся. И с Младичем, и с тобой.
И, не глядя больше на Лолу, он вышел из комнаты. Дверь хлопнула так, что задрожали сложенные из старых камней стены.
Впрочем, дверь тут же открылась снова. Сеня заглянул в комнату и сказал застывшей у стены Лоле:
– Отсюда ни шагу. Только рыпнешься, своими руками придушу. Не пытать ее, видишь ли! Пытать не пытать, а отметелить как следует за мной не задержится. Сиди, думай. Может, вспомнишь, кто тебя к Алексеичу подослал, когда он насчет комбината в Душанбе летал.
Он еще немного постоял на пороге, может быть, ожидая от Лолы ответа, потом вышел из комнаты. Повернулся в замке ключ.
Все это было так дико, так невозможно, что пощечина, от которой горела щека, была не самым сильным ударом этого вечера.
Оторвавшись от стены, Лола медленно прошла через всю комнату, села на край кровати. Странно, но она не чувствовала себя ни оскорбленной, ни даже уязвленной. Чувство, заполнившее ее всю, было совсем другое – отчетливое, холодное, внятное. Настолько внятное, что его можно было бы считать даже не чувством, а просто мыслью, если бы оно вот именно не заполняло ее всю – так, как не может заполнять мысль.
«Зачем все это? – говорило ей изнутри это всезаполняющее чувство. – Зачем так глупо, так пошло сложилась жизнь? Нет, не сложилась – я сама сложила ее так. Зачем?»
Взошла и встала в окне луна – круглая, оранжево-багровая. Бриллианты Лолиного пояса сверкнули в ее свете так же багрово и мрачно.
«Ради этого? – поймав взглядом их блеск, подумала она. – Нет, и никогда ради этого не было. Тогда ради чего? Почему я у него осталась?»
Она попыталась вызвать в себе то почти забытое ощущение, которое было в ней два года назад, когда она проснулась в похожей на лилию спальне Кобольдова дома. Что это было – страх перед жизнью, растерянность, одиночество, малодушие? Непонятно! Понятно было только: это было что-то такое, на чем нельзя строить жизнь. А она построила, и горящая щека – самая мелкая расплата за то, что она жила с чужим человеком, единственным чувством к которому был у нее холодный интерес, да и то недолгий.
Лола встала, расстегнула пояс – он вовсе не был похож на алмазные подвески королевы, потому что был приобретен без страсти. Пояс скользнул на пол, как сверкающая змея; Лола стянула с себя платье. Голое тело, перечеркнутое французким лифчиком с чашечками-лепестками, тоже сияло в лунном свете как драгоценность, и ей было противно сияние собственного тела.
Она открыла сумку, которую еще не успела разобрать после приезда, надела джинсы и майку, подошла к окну, распахнула тяжелые узкие створки. Второй этаж был здесь невысоким – ведь и потолки в рыбацких домах были невысокими; наверное, чтобы лучше сохранялось тепло.
Сумка глухо ударилась о каменную мостовую – в ней была только одежда, да и той было немного: чемоданы остались на яхте, а сейф с драгоценностями находился в комнате Романа. Впрочем, она и не собиралась брать драгоценности. Лола взялась рукой за виноградные лозы, оплетающие стену, и резко дернула их вниз. Лозы были прочными, как яхтенные канаты. Она вылезла на подоконник и, держась обеими руками за эти лозы, уперлась ногами в стену. Последний раз она лазала так в детстве – убежала с соседскими мальчишками в горы, чтобы поиграть в альпинистов, а когда вернулась, то впервые в жизни увидела, как мама в голос рыдает, и это потрясло Лолу так, что больше она в альпинистов не играла.
Но навык лазанья по каменной стене, выходит, остался – во всяком случае, достаточный, чтобы спуститься с невысокого второго этажа.
Правда, в самом низу, спрыгивая на землю, Лола все же ссадила локоть. Но на это уже не стоило обращать внимания. Гораздо хуже было бы, если бы Сеня догадался оставить под ее окном кого-нибудь из охранников.
Набросив на плечо ремень сумки, она быстро и бесшумно пошла по улице – туда, где за воротами начинался перешеек, соединяющий остров Святого Стефана со всей остальной Монтенегро.
Глава 8
Ворота были так неприступны, что пробить их можно было разве что каким-нибудь средневековым тараном.
Тарана поблизости не было. Лола досадливо стукнула кулаком по твердому, как железо, дереву этих дурацких ворот и на всякий случай отступила в тень крепостной стены, такой же неприступной, как они. Можно было, конечно, найти какого-нибудь стража – не в плену же держат здешних жителей, можно же отсюда выходить и ночью, – но ей не хотелось никого искать. Она вспомнила, что, когда вчера днем они входили в ворота, то показывали какие-то бумаги – наверное, о бронировании отеля. А другие люди, довольно многочисленные, покупали билеты. Значит, лучше всего было просто дождаться утра, чтобы исчезнуть незаметно, смешавшись с толпой туристов.
Но дожидаться утра, стоя у ворот, Лоле не хотелось тоже. Она представила себе Сеню, погоню, водворение ее на место и прочую подобную пошлость, напоминающую детскую игру в шпионов, и ей стало противно. Она не желала в этом участвовать, а поэтому ей надо было оказаться за воротами немедленно!
