Татьяна Туринская - Арифметика подлости
К бесконечной радости матери и дочери, Мамудович их не забросил. Продолжал навещать раз в неделю, будто ничего и не произошло. И то хорошо. Не душе, так телу. А заодно и кошельку.
***
Воскресенье — отоспаться бы. А ей пацанов на соревнования везти на другой конец города. Казалось бы — а физрук на что? Так нет, во внеурочное время за детей отвечает классный руководитель. Бред. Только в их школе так заведено, только их придурковатая директриса до этого додумалась.
Марафетиться лень — лучше лишних пятнадцать минут поваляться в постели. Да и зачем краситься, если к приходу клиентуры все равно умываться, изображать из себя целку невинную?
Уж лучше бы она примарафетилась. Но кто же знал, что этот день окажется не таким, как другие? Что именно сегодня ее ожидает долгожданная встреча со смертельным врагом?
Она знала: рано или поздно их дорожки снова пересекутся. И тогда она отомстит. Плакать будут оба: и подлый Кеба, и предательница Маринка.
— Привет. А ты совсем не изменилась.
— Привет.
Она смотрела на так и не ставшего ее мужем Кебу и удивлялась. Была уверена, что он прозябает на скромной учительской зарплате, одет в дешевый китайский спортивный костюм, голодный, небритый, сексуально неудовлетворенный — разве ж рохля Маринка обеспечит ему то, что может дать ему только Оленька?
Вместо ожидаемого полу-бомжа перед нею стоял импозантный мужчина в далеко не спортивном, и уж совсем не китайском костюме, гладко выбритый, хорошо откормленный. 'Но по-прежнему самец', - профессионально оценила она.
Эх, напрасно она времени на марафет пожалела. Ей бы перед ним во всей красе предстать. А она бледная, как спирохета. Что ж, придется играть тем, что есть. Если нельзя сиять неземной красотой — придется давить на жалость.
Пять лет прошло, а она ни капли не изменилась.
Нет, неправда. Не повзрослела ни на день — это да. Но изменилась здорово.
Куда делись голубые наивные глазки с ресницами-опахалами? Розовые перламутровые губки-бантики, которые в минуты лжи складывались в трубочку?
Вместо них — серые потухшие глаза неуверенной в себе несчастной женщины. Уголки бесцветных губ скорбно опустились. Несчастный скорбящий ребенок. Кого ты оплакиваешь, дитя?
Сердце неожиданно защемило. Могла ли эта девочка вытворять те мерзости, о которых рассказал ему Бубнов?
— Как живешь, Оленька?
— Лучше всех!
Она старалась выглядеть довольной: дескать, я без тебя не пропала. Наивно задирала кверху носик, неискренне улыбалась. А в глазах — все та же вселенская тоска. И Гене стало стыдно, что он задал такой нехитрый, в общем-то, вопрос, на который она не может ответить ему откровенно.
— Замужем?
Теперь она улыбалась еще фальшивее — у Гены мурашки по коже пробежали от ее взгляда.
— Ты бросил меня, Кеба. Кто же на мне теперь женится?
Неожиданно улыбка исчезла, и Ольга показалась настоящей:
— Да и не нужен мне никто. Мне один нужен был, но он женился на моей лучшей подруге. Меня предали оба — и любимый, и подруга. Я слышала, дочка у вас? Поздравляю.
— Спасибо.
Поздравила вроде искренне, но в голосе такая боль, что Кебе стало стыдно за их с Маринкой счастье. Они вместе, у них Светка, а Ольга — одна, всеми покинутая, неприкаянная.
Пытаясь сбросить оковы жалости, перевел разговор в нейтральное русло:
— А ты что тут, подопечные выступают?
— Ага. С охламонами своими. Так и живу. Но ты не думай — я довольна своей жизнью. Знаешь, оказывается, я люблю детей. Живу их интересами. Я их обожаю, они меня. А у вас как с Маринкой? Не жалеешь?
В ее глазах мелькнуло что-то такое, что у Кебы внутри снова все перевернулось. Будто надежда на то, что все еще можно исправить. Но ведь исправляют ошибки. А Маринка — совсем не ошибка. И сам он ничего не желает исправлять. Но с Ольгой он, похоже, поступил слишком жестоко. Столько лет прошло, а она все еще не оправилась от удара, бедняга. Да уж, ей тот урок слишком тяжело дался. Мужиков теперь, поди, на пушечный выстрел не подпускает.
— Нет, не жалею. У нас все нормально.
Ответил уверенно, но грустинка, промелькнувшая в голосе, от Оленьки не укрылась. Мало, что ли, часов в институте было отведено под психологию? Правда, институтские науки прошли тогда мимо нее, а вот на практике она неплохо поднаторела: мысли и чувства клиентов определяла не только по глазам, но и по малейшим движениям.
Эта грустинка дорогого стоит. Клиент практически созрел для дальнейшей обработки.
— Слушай, Ген, ты, случайно не на машине?
Вряд ли он на машину насобирал, но выглядит вполне импозантно. А вдруг? В машине ведь очень удобно заводить отношения. А уж возобновить старые — вообще раз плюнуть.
— На машине, а что?
— Обзавелся? Рада за тебя. У меня проблемка. Через два часа кровь из носу нужно быть на Окатовой, а я отсюда не смогу уйти, пока мальчишки мои не отстреляются. Боюсь опоздать. Не подкинешь по старой дружбе? Очень надо, я б иначе к тебе с такой просьбой не обратилась.
Не сомневалась — согласится. Куда он денется?
Посадив мальчишек в шефский автобус, Оленька с виноватой улыбкой подплыла к Кебе:
— Я тебя не слишком обременяю?
Уверяя, что ему совсем не тяжело ее подвезти, тот подвел ее к новенькому Опелю. Ого! Неплохо, Кеба! Не Мерс, конечно, но и не Москвич занюханный. Надо же, как возросло благосостояние российского преподавателя средней руки. Перспективный клиент. Держись, Маринка! Пришел час расплаты!
Сидеть было неудобно, что-то мешало. Привстав, она вытащила из-под себя маленькую искусственную елочку.
— На дворе октябрь, а у тебя новый год?
— Ох, извини. Любимая Светкина игрушка. У нее всегда новый год.
Кеба сунул елку в бардачок, и стал рассказывать о том, как интересно работать с пацанами. Ну-ну. Небось, Маринка постаралась избавиться от соперниц — вот он из малинника-то и ушел. Вот тебе и дурочка — Оленьку облапошила, Генку быстренько из 'педульки' выставила, рассадника невест. Не так проста оказалась простушка! Но Оленька все равно умнее. И опытнее.
Какое-то время она делала вид, что внимательно слушает, но вдруг расплакалась безудержно, по-детски утирая слезы кулачком.
— Что с тобой? Что случилось?
А она все плакала и плакала безмолвно. Пусть сначала остановится — на ходу этим заниматься опасно для жизни.
Кеба съехал на обочину и выключил зажигание.
— Оленька, что с тобой?
Теперь можно приступать к спектаклю. Она всхлипывала натурально, вроде душу разрывала чудовищная боль. Якобы пыталась скрыть от него слезы, но они прорвались, несмотря ни на что, а вслед за ними прорвались и слова:
