Иэн Макьюэн - Невыносимая любовь
Но вот что я пыталась сказать тебе прошлой ночью: твоя правота – вопрос неоднозначный. Я не могу отделаться от мысли, что итог мог быть не столь ужасен, поведи ты себя по-другому. Не говоря о том, что вся эта история, безусловно, обошлась нам слишком дорого при всей твоей правоте. Плечом к плечу? Ты начал все сам, Джо. С самого начала, еще ничего толком не зная о Перри, ты принялся с неким странным упорством накручивать себя по его поводу. Помнишь, как он позвонил впервые? Ты ждал два дня, прежде чем сказать мне об этом. На следующий день ты снова завел старую песню о возвращении в «большую науку», хотя мы давно решили, что в этом нет смысла. Неужели ты действительно считаешь, что Перри не имел к этому отношения? В тот же вечер ты ушел, хлопнув дверью у меня перед носом. Прежде между нами ничего подобного не происходило. Ты становился все более возбужденным и одержимым. Ты не желал говорить со мной ни о чем другом. Наша сексуальная жизнь практически сошла на нет. Я не собираюсь развивать эту тему, но обыск, который ты произвел в моем столе, я расцениваю как предательство. Разве я давала тебе повод для ревности? Чем больше тебя интересовал Перри, тем глубже ты уходил в себя и тем сильнее отдалялся от меня. Ты стал одержимым, нервным и очень одиноким. У тебя появилась сверхзадача, миссия. Может быть, это стало суррогатом науки, которой ты хотел заниматься. Ты провел исследование, пришел к логическим умозаключениям, получил верное представление о многих вещах, но, увлекшись процессом, ты забыл взять меня с собой, забыл, что мне можно доверять.
Есть еще кое-что, о чем я пыталась сказать тебе прошлой ночью, но ты не заметил за собственными выкриками. Вечером, после того несчастного случая, из всех твоих слов было ясно, что ты ужасно переживаешь, не ты ли первым выпустил веревку. Я понимала, что ты должен противостоять этой мысли, опровергнуть ее, смириться с ней – что угодно. Я думала, мы вернемся к этой теме. Думала, что смогу помочь тебе. Насколько я понимаю, тебе нечего стыдиться. Наоборот, я считаю, в тот день ты вел себя смело и достойно. Но сразу после падения твои сомнения заслонили все остальное. Не допускаешь ли ты, что Перри подарил тебе возможность спрятаться от чувства вины? Ты принялся перетаскивать свое беспокойство в новую ситуацию, бежать от своей тревоги, зажав уши, когда мог бы применить к происходящему всю силу рационального анализа, которым ты так гордишься.
Согласна, я никогда и не предполагала, что Перри абсолютно сумасшедший. В то же время могу себе представить, откуда у него взялось впечатление, что ты его направляешь. Он кое-что понял в тебе. С самого первого дня ты видел в нем оппонента и готовился нанести ему поражение, за что и заплатил – мы заплатили – так дорого. Может быть, если бы ты позволил мне вмешаться, он не дошел бы до такого состояния. Помнишь, как в самом начале – в тот вечер, когда ты ушел, разозлившись на меня, – я предложила позвать его для разговора? Ты недоверчиво взглянул на меня, а я до сих пор абсолютно уверена, что на тот момент Перри еще не знал, что наступит день, когда он будет желать твоей смерти. Вместе мы могли бы столкнуть его с дорожки, на которую он ступил.
Но ты пошел своим путем, ты отказал ему во всем, и от этого его фантазии, а потом и ненависть расцветали пышным цветом. Вчера ты спрашивал, понимаю ли я, что ты спас мне жизнь. Ты был смел и изобретателен. Ты был просто великолепен. Но я не верю, что Перри неизбежно нанял бы убийц или принялся бы угрожать мне ножом. Я думала, скорее он причинит вред себе. Как я ошибалась и как была права! Ты спас мою жизнь, но, может быть, ты и подверг ее опасности – когда связался с Перри, неадекватно реагировал на него, предугадывал каждый его следующий шаг, тем самым подталкивая его.
Посторонний человек вторгся в нашу жизнь, и первое, что произошло, – ты стал для меня посторонним человеком. Ты вычитал, что у него синдром де Клерамбо (если это действительно болезнь), и предположил, что он может ожесточиться. Ты оказался прав, ты действовал решительно и действительно можешь этим гордиться. Но что насчет всего остального?
Почему это случилось, как это повлияло на тебя, могло ли быть по-другому, что стало с нами, – сейчас остались только эти вопросы, о них теперь и надо думать.
Наверное, какое-то время нам лучше пожить отдельно. По крайней мере, так лучше для меня. Люк предложил мне пожить в его старой квартире на Кэмден-сквер, пока он подыскивает новых жильцов. Не знаю, куда это нас заведет. Мы были так счастливы вместе. Так страстно и преданно любили друг друга. Мне всегда казалось, что наша любовь должна длиться вечно. Может, так оно и будет. Пока не знаю.
Кларисса
24
Через десять дней после выстрела я съездил в Уотлингтон на встречу с Джозефом Лейси. На следующий день с утра я договорился со всеми по телефону, а днем отправился в ближайший итальянский магазинчик купить еды для пикника. Набор не сильно отличался от предыдущего: круг моццареллы, чиабатта, маслины, помидоры, анчоусы, а для детей – простая пицца «Маргарита». На следующее утро я погрузил провизию в рюкзак вместе с двумя бутылками кьянти, минеральной водой и шестью банками кока-колы. Было прохладно и облачно, но с запада по небу тянулся тонкий голубой просвет, а прогноз погоды обещал сильную жару, которая простоит всю неделю. Я заехал в Кэмден-Таун за Клариссой. Когда накануне она услышала историю Лейси, она настояла на том, чтобы ехать со мной в Оксфорд. В качестве аргумента она сказала, что мы вместе впутались в эту историю и, каковы бы ни были наши отношения, она желает присутствовать при развязке. Она, должно быть, высматривала мою машину из окна, потому что, стоило мне подъехать, появилась на ступеньках дома своего брата. Я вышел из машины и смотрел на нее, размышляя, как нам следует поздороваться. Мы не виделись с того вечера, когда я отказался донести ее чемоданы с одеждой и книгами до такси. Небо все светлело, и, прислонившись к открытой дверце, я вдруг почувствовал боль – наполовину опустошение, наполовину ужас, – заметив, с какой скоростью близкий и родной мне человек старательно превращается в независимое существо. Новое ситцевое платье и зеленые босоножки. Даже кожа выглядела по-другому, бледнее, глаже. Мы обменялись «приветами» и неловким рукопожатием – все лучше, чем лицемерные поцелуи в щеку. Даже знакомый запах духов не принес облегчения. Из-за него наши новые прикосновения казались еще более мучительными.
Кларисса, наверное, чувствовала то же самое, потому что, когда мы тронулись, она слишком радостно воскликнула:
– Какая красивая куртка!
Я поблагодарил и похвалил ее платье. Меня беспокоило это совместное путешествие. Я не стремился к новой ссоре, правда, и забыть наших разногласий не мог. Но оказалось, что проведенная врозь неделя обеспечила нас нейтральными темами для разговора. Во-первых, моя встреча с Джозефом Лейси у него в саду и другие встречи, которые я организовал на сегодня, – говоря об этом, мы проехали все западные предместья. Потом принялись обсуждать работу. Появилась новая ниточка, ведущая к последним письмам Китса. Кларисса вышла на одного японского ученого, который уверял, что двенадцать лет назад в Британской библиотеке читал неопубликованные письма дальней родственницы Северна, друга Китса. В каком-то из них упоминалось письмо к Фанни, отправлять которое Ките не собирался, «песнь неумирающей любви, не тронутой отчаяньем». Каждую свободную минутку Кларисса безуспешно пыталась отследить связи Северна. Переезд библиотеки на Кингз-Кросс осложнял поиски, и теперь она подумывала слетать в Токио и прочесть заметки ученого.
