Дебора Шонеман - Почти знаменита, или Через сплетни к звездам!
Должно же ему повезти.
— В мой кабинет! — рявкнул в трубке голос Пузана так, что в коридоре ухнуло эхо. — Немедленно.
Пузан захлопнул дверь, а Тим сполз на небольшой серый диванчик.
— Вчера нам надрал задницу «Джорнал», а сегодня убыточная газетенка захапала статью, которая по праву принадлежала нам. Но не-ет, ты хотел защитить своего дружка из «Манхэттен мэгэзин», который, как ты и сам должен помнить, — наш конкурент.
Пузан не ждал ни объяснений, ни оправданий.
— От тебя снова несет выпивкой и сигаретами. Скорее всего, ты все еще под кайфом, что ты там потреблял ночью. Повторяю тебе еще раз, Тим: если ты не начнешь в ближайшем будущем добывать хорошие, нет, великолепные материалы, пеняй на себя. Мне не нужно тупое оправдание, мол, это твоя работа — ты просрал свою работу. Ты видел, чтобы Чарли приходил обкуренный? Видел?
Тим покачал головой.
— Именно. Соберись, тряпка. Это тебе второй официальный выговор за опоздания, пьянство и покрывательство дружков. И ты знаешь, что это означает. Знаешь?
В этот раз Тиму захотелось ответить.
— Да, — сказал он. — Три выговора, и я на улице.
Пузан, взяв пончик со стола, надкусил его, сахарная пудра припорошила его темный пиджак. Он не отряхнулся. Толстый урод. Спортивные обозреватели заказали утром две коробки пончиков, и Тима чуть не вырвало после одного только кусочка.
— А знаешь, что огорчает меня сильнее всего? — спросил Пузан, но в этот раз Тим не знал. — Знаешь?
Тим покачал головой и потупился, изучая ковер.
— Если бы ты собрался, если бы занимался своим делом, ты бы был лучшим журналистом светской хроники в этом городе. Когда ты решаешь работать, ты лучший, кого я знал за двадцать лет.
Тим попытался представить себя двадцать лет назад, но мозги не варили.
— Я устал бороться с угрозами адвокатов потащить нас в суд, а ты не даешь никаких объяснений своему поведению. Однажды мы проиграем судебную тяжбу и полетим ко всем чертям.
Пузан глотнул свой кофе с молоком. Желудок Тима сворачивался при одной мысли о сладкой маслянистой жидкости.
— Так что вали за свой стол и оправдай наше к тебе доверие, — закончил Пузан. — Ты хорош настолько, насколько хороша…
—…моя последняя статья. На этом месте его жизнь дала трещину.
— Нарой хренову историю, найди мне что-нибудь, что мы можем поместить на обложку, и убедись, что это, правда. И не забывай, что я все еще жду развития истории о гребаном Голливудском Повесе. Клещами вытяни историю из своего информатора!
— И когда ты собирался поведать мне, что мой будущий тесть преступник? — заорала Бетани, как только Блейк вошел в квартиру.
Бетани, ее друзья и родственники не читают «Джорнал», так что вчерашняя статья прошла мимо них, но они точно прочли сегодняшнюю колонку Кейт. Весь день Бетани оставляла довольно хамские сообщения на автоответчике, но Блейк отключил мобильный сразу после разговора с отцом — сегодня был последний день сдачи материалов в печать. Отец, кажется, вполне нормально отнесся к статье в «Экзаминер», хотя удивился, что на него не обрушился шквал звонков. Блейк не стал рассказывать ему, что люди, как правило, делают вид, что не читали плохого о тебе, хотя все обо всем знают.
Бетани наступала на него, дергаясь, словно марионетка в руках маленькой девочки. Фарфоровые щеки горят, губы темно-красные, длинные шелковые черные волосы спутаны. Глаза черны от гнева. Длинные пальцы, кажется, не знают прикосновения солнечных лучей.
— Что скажешь в свое оправдание, Блейк?
Он налил себе стакан скотча и добавил два кубика льда. Снял синий клубный пиджак, черные туфли, сел на уютный белый диван, который, однако, на ощупь не так мягок, как на вид.
— Успокойся, — ответил он. — Он никого не убил, не разорил никаких пенсионных фондов.
— Но он лгал, — сказала она, нависнув над ним и скорчив гримасу ярости.
На ней ожерелье в виде сапфировых и бриллиантовых змеек — Блейку захотелось, чтобы они ожили и покусали ее.
— Бетани, ты лжешь постоянно.
— Но не о важных вещах! Не в налоговых декларациях!
— Только потому, что у тебя нет денег, о которых можно наврать.
Ее глаза распахнулись, а челюсть отпала так, что на переднем зубе стало видно пятно губной помады. Она рухнула на белый стул напротив Блейка, а он заметил, что на стеклянном столе остались крошки кокаина. Он собрал их пальцем и втер в десны. Бетани подвигала челюстью, словно через нее пропустили заряд тока, но сделала вид, что ничего не заметила.
— Моя мать боится, что нас исключат из «Саут-гемптонской ванной корпорации».
— И поделом. Этот клуб — расистская, антисемитская, гомофобская и, что хуже всего, скучная организация.
— Но где мы тогда будем играть летом в теннис? — спросила она, словно это неимоверно важно.
Блейк холодно поглядел на нее и вновь провел пальцем по столу, собирая кокаин. Надо, наверное, заказать еще. А лучше травки. Он ведь волнуется.
— Это самый глупый из твоих вопросов, — заметил он.
Она вскочила и отправилась к окну такой походкой, словно шла на десятисантиметровых шпильках, хотя сейчас она босая и ростом кажется меньше, чем Блейк привык. Тихим голосом Бетани спросила:
— Как насчет еще одного глупого вопроса? Мы все еще состоим при музее Гуггенхайма? Потому как если да, то я хотела бы заказать кое-что из весенней коллекции Донны Каран прежде, чем журналисты колонок моды расхватают все.
Уже в ожидании ответа, она, возможно, осознала, как глупо звучит ее вопрос. Может, это кокаин, а может, она действительно волнуется из-за платьев и тенниса. А может, это случай, когда далекое будущее спланировать проще, нежели сегодняшний день. Она села прямо на пол. Возможно, она была испугана тем, что ее мать неправа, когда утверждала, что выйти замуж за богача так же легко, как за бедняка.
Блейк накинул свой пиджак. Схватил из шкафа красный шарф — зима напомнила о своем наступлении легкой метелью. Бетани посмотрела на него снизу вверх — тушь потекла, и она похожа на енота.
— Что ты делаешь? — спросила она слабым голосом, который обычно заставлял его сожалеть о своей грубости по отношению к ней и делать все, что она пожелает.
Очередной глупый вопрос. Ничего не ответив, Блейк ушел, мягко прикрыв за собой дверь. Она никогда не выбежит вслед за ним на площадку — не может позволить себе попасться кому-либо на глаза в таком виде. Когда она в плохом состоянии, ей не нужна компания, за что Блейка также считают счастливчиком. Но ведь другие понятия не имеют, каково быть с ней в действительности.
Отец, скорее всего, еще не спит. Блейк ляжет в гостевой спальне. Он не вернется до тех пор, пока она не прекратит задавать глупые вопросы — то есть, вполне возможно, очень-очень нескоро.
